Алка… Она теперь в Москве. Уехала на родину к родителям, бабушкам-дедушкам. Как незаметно посторонний человек может вкрасться в нас, поселиться, а когда придет пора уходить, оставить такой глубокий отпечаток, сорванный с камней мох, который очень долго не нарастет. Алка больше не разделит со мной восторг ежедневных открытий, не подхватит своей мою шутку, не ответит концом на начало известной только нам двоим фразы…

А моя мама… Впервые, находясь здесь, я подумала о маме – дорогом и родном мне человеке, который не переживет вести о моей трагической гибели. Мамочка… Ты всегда говорила, что лучше умереть, чем узнать, что твоего ребенка больше нет. Она просила меня не соваться в лес, когда интернет заполонили ролики о медведях, была против покатушек на мотоциклах, переживала, если мы уезжали на велосипедах далеко за город и всегда звонила вечером после горнолыжки узнать, не получила ли я очередное сотрясение.

«Своей смертью не помрешь», – вздыхала она, когда я кололась, что опять что-то поранила или вывихнула, и прибавляла: «Вся в отца». Но его уже давно нет с нами. Что же будет с мамой, когда ей скажут, что вертолет пропал с радаров? А если его обнаружат и в нем мои вещи… Она просто ляжет и перестанет дышать. Младшая дочь, вопреки ее воле решившая остаться на Территории и сгинувшая в лесотундре, это будет ее смертный приговор. Мне просто необходимо выжить и сообщить ей, что рано помирать, что я еще здесь, на этой планете, и все также люблю ее. Нет, теперь даже больше.

Я снова плакала, но теперь очень тихо и безутешно. Мне нужно было подвязать руку, а часть веревки использовать на создание тента над камнями – только это убережет меня от дождя. Когда весь рюкзак по три раза был перетряхнут, меня ждал самый главный сюрприз: зажигалка, газа в которой было крайне мало, но он все же был! Я не курила, но откуда-то она тут взялась, по-моему, ее дал один из встреченных туристов, когда мы отдыхали на берегу моря. Теперь это мое главное богатство. Потому что если я не смогу разводить костер, мне тут хана. Огонь не только согреет меня, но и отпугнет диких животных. Во всяком случае, так считается.

Изготавливать тент впотьмах, да еще и одной рукой, было проблематично, но это отвлекало от суровой неизбежности моей дальнейшей судьбы: ночевки под открытым небом. Когда два пакета – больше не потребовалось – были достаточно плотно натянуты, на землю упали первые тяжелые капли дождя, и я забегала как оглашенная, потому что еще и не приступила к заготовке сушняка для костра. Мне везло, если можно так выразиться, потому что я очутилась на месте старого горельника, которому было лет тридцать-сорок, не меньше. Это говорило о том, что где-то в этих краях, возможно, было человеческое жилище. Или ни о чем не говорило, я уж и не знала. Голова болела от падения и тягостных мыслей, от множества простых бытовых задач, каждая из которых ставила меня в тупик.

Я как могла быстро пробежалась окрест и в пару приемов нанесла под навес мертвых веток, которых мне должно было хватить на несколько часов, если экономить. Сучки и тонкие прутики я использовала как розжиг. Подпалить удалось не сразу, но как только занялось робкое пламя, я ощутила почти домашний уют и первый прилив если не счастья, то подобия удовлетворения. Хоть на что-то еще способна.

Костер разгорался все смелее на краю навеса, благо дождь шел прямой как палка. Я сняла часть одежды в просушку и даже не побоялась временно остаться без туристических ботинок. Только сняв их, почувствовала, как сильно натерла ноги. Вот что значит новая обувь – бестолковая и очень дорогая. Если ступни не обвыкнутся, я просто не смогу идти: к левой пятке прилип пропитанный сукровицей носок – лопнула мозоль. А еще пекло и в районе мизинца. Надо что-то придумать. Цитрамоном, что ли, натереть… Да нет же, балда, сбрызнуть антибактериальным спреем. Хотя, его осталось чуть-чуть. Можно и поберечь.