Я в жизни кем только не работал. Был и электриком, и плотником, и даже медбратом, хотя образование – 8 классов. Время теперь такое, что даже депутаты, не говоря уж о…»

Вообще, если честно, то все истории, все герои взяты из жизни без прикрас и без преувеличения. Некоторым персонажам частично или полностью изменены имена и фамилии, а некоторым, и их, наверное, большинство, такой чести не представилось.

Описывать атмосферу больницы непросто, а инфекционной – ещё сложнее. И если эти описания опустить из повествования, т. е. просто убрать, то исчезнет значительная часть правды и достоверности, описание тогда будет больше походить на простые статистические данные какой-нибудь справки или отчёта, что, на мой взгляд, просто недопустимо.

Во всех больницах существует режим посещения больных и передачи продуктов, лекарств, каких-то вещей, предметов. И в Клинической инфекционной больнице им. С.П. Боткина тоже был свой жёсткий режим, но в условиях пандемии и всеобщей паники администрация и медперсонал решили прекратить сношения пациентов и медперсонала с внешним миром. Никаких передачек, никаких контактов. Ка-ран-тин! Строжайшая изоляция.

В палате № 19 стояли четыре видавшие виды металлические кровати. Тумбочек было 2 шт. А ещё в палате было 6 электро-розеток и четыре металлических стула, на которых сверкали инвентарные номера, нанесенные дрожащей рукой (на века) белой краской. В дальнем углу комнаты стояла обычная вешалка, а в предбаннике находились отдельные туалет и ванная. Предбанник был на две палаты. Вероятно, проектировщики максимально спланировали удобства инфекционного отделения, где большая часть палат компоновалась по указанной схеме. Палаты разряда «полулюкс» были рассчитаны на две койки, а в «люксовской» палате стояла одна кровать. Наличие/отсутствие лишней тумбочки, стола, стула – кардинально общей картины не меняли, поскольку отделка интерьера, размер палаты – всё было стандартным, согласно медицинским возможностям и практике, сложившейся десятилетиями. Окна в палатах не открывались и режим проветривания помещений предполагал открытие всех дверей, и всё!

Хотя нет, не всё. Дважды в день приходила санитарка с ведром и шваброй и мыла пол. А ещё после завтрака каждая из палат подвергалась кварцеванию. На потолке были стационарно закреплены кварцевые лампы, которые включались и выключались самими больными по требованию медперсонала.

Кнопки вызова медицинской сестры с поста, расположенные в изголовье каждой кровати, вероятнее всего, были исправны, но нажатие, т. е. вызов сестрички, не гарантировал её быстрого прихода. Более того, можно было прождать и час, и два, пока сестра или нянечка случайно не заглянут в палату.

– Микола, слухай сюдой, – обратился Писюк к сослуживцу Гнашечко. – Скажи, що не так? Я, бл@дь, не можу взяти в толк, як я тут опинився і де мої передні зуби, на? Ти що-небудь можеш мені пояснити, бл@дь? Або ти теж нічого не пам'ятаєш[29]?

– Та не парься ты так, бл@. У тебя, бл@, самый что ни на есть, этот самый, бл@. Ты, бл@, пизд@нулся, бл@дь н@х@й, и пизд@ц! Видимо, там же и зубы, бл@, потерял, бл@, когда тебя вырубило, бл@.

Николай старался говорить убедительно, но уверенности в голосе ему явно не доставало. Версия с его причастностью к выбиванию зубов не давала покоя старшему лейтенанту.

Семяримов и Захаров слушали весь этот бред практически без особого интереса, т. к. Владимир Игоревич понимал чуть более половины из того, что говорил каждый из ментов, а Захаров то и дело уходил в свои воспоминания далёкой молодости, когда он был молодым и беззаботным, когда ещё не было у него семьи, но зато были старший брат и родители…