Решить задачу, казалось, невозможно. В самом деле, если вещь не ценная, она не может участвовать в экономическом обмене, а если ценная – она начнет истираться в обращении и свою ценность быстро утеряет. Однако Робинзон – даром что не изучал экономику в высших учебных заведениях, – нашел простое и вместе с тем элегантное решение.

Он придумал оставить золото лежащим в государственной казне и не извлеченным из золотых рудников, а вместо него пустить в обращение… ну скажем, эвкалиптовые листья. Но не простые листья, а с указанным на них номиналом – то есть числом, обозначающим, скольким золотым лепешкам этот эвкалиптовый лист соответствует, – и своей подписью. Если кто-то из туземцев пожелал бы получить по этому эвкалиптовому листу золотую лепешку, нет проблем, пожалуйста – поскольку номинал эвкалиптовых листов в точности соответствовал количеству золотых лепешек, хранящихся в государственной казне и на золотых рудниках. Эвкалиптовым листам не грозило истирание – их всегда можно было заменить на новые, – поэтому государственное золото оставалось в сохранности.

Не мешкая, Робинзон приказал нарвать побольше эвкалиптовых листов. Когда его приказание было исполнено и на паланкине образовалась внушительная пачка плотных зеленых листьев, Робинзон, прикинув, сколько золота сложено в его домашней пещере и имеется в золотых рудниках, написал на каждом из эвкалиптовых листьев номинал и расписался: главный Робинзон Северной оконечности.

Эти эвкалиптовые листы он назвал банкнотами: «банк…» – потому что на эту мысль его натолкнуло введенное Банкиром вексельное обращение, а «нота…» – потому что это слово переводится с латыни как знак. Вместе получилось: банкнота, – весело и со вкусом.

Изготовив банкноты, Робинзон осуществил их эмиссию, то есть выпуск.

Эмитированными банкнотами Робинзон расплатился с охраной. Дуболом и Мозгоправ недоуменно вертели в руках новые деньги, но Робинзон заверил, что отныне эвкалиптовые банкноты будут приниматься в любом учреждении необитаемого острова наравне с золотыми лепешками. Тогда охрана успокоилась. Эвкалиптовые банкноты были удобны по крайней мере тем, что оказались гораздо легче золотых лепешек: их можно было носить за набедренной повязкой.

Желая обсудить введение эвкалиптовых банкнот с Менялой, Робинзон приказал паланкину двигаться в сторону меняльной хижины.

Доехав до меняльной хижины, процессия остановилась в изумлении. Хижина Менялы представляла собой уже не одну, а две хижины, одна из которых была поставлена на другую. Попасть на второй этаж можно было по приставной лестнице, которая убиралась – тогда верхняя хижина оказывалась недоступной. Впрочем, и нижняя хижина была доступной только в том случае, если хозяин того хотел, поскольку для ее закупорки Меняла воспользовался тем же приспособлением, что и его сын Банкир, а именно розовым колючим кустом. И это было не все, потому что головастые строители, нанятые Менялой, заканчивали пристраивать к меняльной хижине третий этаж. Они бесстрашно, словно летучие мыши, висели на высоте вниз головами, передавая друг другу строительные прутья и пальмовые листья.

– Эй, Меняла! – крикнул Робинзон, от удивления перед невиданным строением даже слезая с паланкина. – Строишься, как я погляжу?

– Что вы, уважаемая Робин зона, я не строюсь, а развиваю бизнес.

– Кстати, о бизнесе, – вспомнил Робинзон, вытаскивая из кармана козьей куртки эвкалиптовые банкноты. – Тебе известно, что это такое?

– Эвкалиптовые листья, – ответил Меняла, присматриваясь.

– А вот и не угадал, это наши новые деньги. Золото теперь будет храниться в государственной казне, а эвкалиптовыми банкнотами население станет расплачиваться за товары.