… Нельзя оставлять эти рукописи в чьих-то одних руках. <… > Больше всего я боюсь монополии на Мандельштама, а она, несомненно, ему угрожает. Я помню одно: всякое чувство собственности и всякий монополизм были абсолютно чужды Мандельштаму.>96
Н.Х., силою и стечением не самых лучших обстоятельств, оказался в положении именно такого монополиста. Сначала – на заемный архив, затем – на свою текстологию, а со временем – и на сам архив (уже как бы на квази-свой). В этом его поддерживали и издательский редактор (И.В. Исакович), и Э.Г. Герштейн – добровольная помощница, дружески выполнявшая для книги немало поручений Н.Х. Вполне в духе своего времени и места, обе культивировали так называемую «редакторскую тайну», заключавшуюся в закрытии для посторонних любой информации об издании>97. «Макет ей посылать не собираюсь, – писала Н.Х. Исакович. – Он делается дсп»>98. Аббревиатуру «ДСП» («для служебного пользования») тогда понимал каждый, как и то, что знакомиться с материалами «ДСП» были вправе только лица с определенной формой допуска: вдове О.М., спасшей его стихи и передавшей его архив для работы над книгой, допуска к такой «служебной информации» не полагалось>99!
Растиражированный для членов редколлегии макет книги О.М. стал объектом болезненных переживаний Н.Х., боявшегося попадания его на Запад, и специальных мер предосторожности со стороны издательства, призванных не допустить его попадание к Н.Я. После того как Н.Х. сообщил Исакович как о скверном анекдоте то, что Н.Я. забрала у него архив, и заявил, что теперь он не будет расширять состав, Исакович сразу же испугалась – но чего? А того, что книга Мандельштама может выйти с опережением еще где-нибудь, например, в Армении, на каковую мысль ее навела публикация прозы О.М. в мартовской тетрадке «Литературной Армении»>100.
Страхи Н.Х., повторим, шли еще дальше – он боялся не столько Н.Я., сколько своих заокеанских конкурентов —
Г.П. Струве и Б. А. Филиппова, которым Н.Я. могла бы «сбыть» его работу. И не суть важно, что первый – поэтический – том из вашингтонского собрания сочинений Мандельштама вышел в 1964-м, а второй – прозаический – в 1966 году! К американским коллегам, как, впрочем, и к советскому самиздату, Харджиев относился ничуть не лучше, чем КГБ, – пусть и на других основаниях, но не гнушаясь и политического соуса.
В 1969 году он, в частности, писал В.Н. Орлову:
Что же будет с Мандельштамом? С кем говорить? Что делать? Кому писать? Владимир Николаевич, посоветуйте что-нибудь. Когда вспомнишь похабно ощеренную харю «директора» русской литературы Лесючевского, то опускаются руки, а ноги перестают ходить. Неужели двенадцатилетняя дьяволиада закончится тем, что американские гангстеры анонимно перепечатают мой каторжный труд? Можно ли с этим примириться? Отсутствие издания создает Мандельштаму фальшивый ореол и размножает тех истерических «почитателей», которых не следует смешивать с настоящими читателями стихов>101.
С макетом, кстати сказать, у Н.Х. с Исакович конспирация не удалась. Н.Я. нашла возможность заполучить его на какое-то время, и только тогда и так она сумела составить себе представление о том, какую книгу подготовил их «черный» и «общий».
Одинадцатого апреля 1969 года Н.Я. писала Н.Е. Штемпель: «Мне сперли книгу Харджиева. Она мерзка»>102.
4
Вернемся в 1967 год. В апреле, когда истекли три месяца, отведенные на поиски фотографа, и ничего не произошло, – терпение Н.Я. лопнуло. Она поняла, что Н.Х. просто оттягивает время, и твердо решила отобрать у него архив.
Около 15 мая Н.Я. удается получить чемодан с архивом назад