Да и вообще все кругом веровали: легко было идти по общему течению.

…Помню, как однажды заболела девочка в соседнем доме, Л… И уже помирала. Я бросился в хату, упал перед иконами и пламенно молил Бога – сотворить чудо, возвратить ее к жизни. Но она умерла…

И горяча же была тогда молитва!

…Когда я был еще в духовном училище, заболел царь Александр III. Боже, как мы были захвачены этим! Ежедневно бегали на угол улицы читать бюллетени; трепетали за его жизнь, как за родного отца… И вот он скончался. Мы молились. Боже! Как я рыдал!..

Скончался потом инспектор семинарии. О. ректор, прот. П. С., говорил речь: как два вола мы тащили с тобой плуг; и вот ты пал на борозде…

Я тоже плакал и молился…

Службы в семинарии я тоже любил, как и в училище… И искренно всегда молился.

…Но вот мало помню сильных религиозных переживаний. Как-то уж все было очень «просто» и тихо. И кругом тоже не горели… Никогда и никто из учащихся не зажигал во мне (и вообще – в учениках) веры. Даже мало и говорилось о ней. А только «учились»…

И только когда приносили в Тамбов чудотворную икону из Вышенской Казанской обители (где подвизался еп. Феофан Затворник)[12], то это и меня поднимало, как и все эти десятки тысяч встречавшего народа. И когда я, протискиваясь среди толпы, подходил к святой иконе и целовал ее, я ощущал ее точно живую… Но не надолго, а лишь на этот момент…

Любил я архиерейские службы. Бывало, отстояв службу (отрегентовав – последние 4 года я был регентом на левом, а потом и на правом клиросе) у себя, мы спешили в Казанский собор… Там нравилось все: и торжественное служение, и замечательный хор, человек в 50–60, с поразительными голосами; и потрясающего великолепия протодиакон Кр-в – неподражаемый, единственный, какого я видел на Руси святой… И конечно, архиереи… Особенно хорошо помню еп. Александра (Богданова)[13]. Как он искренно и умилительно служил: душу захватывало… После был арх. Димитрий[14] (из ректоров К.Д.А.), но он был слишком артистичен в службе: не нравилось.

А особенно любил я архиерейские службы на престольный праздник в семинарии 11 мая (св. Кирилла и Мефодия)[15]. Еще часа за 2 до обедни приезжали иподиаконы[16] с сундуком облачений… Я остановился сзади храма в углу и наслаждался… Вот загремели позвонки серебряные[17] от архиерейской мантии… Слышен в полуголос теноровый разговор между иподиаконами. Потом подходит бас диакон Р. За ним еще больший бас – диакон П. Наконец, «сам» наш протодиакон К. Это – неподражаемый тип: огромные глаза с густыми насупленными над ними бровями, кудрявая шапка рыжеватых волос на голове; короткая раздвоенная борода, широченный нос; перекошенные налево уста под небольшими усами… Но голос, голос!.. Потрясающий! Это какая-то мощь Ильи Муромца, Микулы Селяниновича. И вот он вошел в алтарь (еще пока с заплетенною косичкою волос); приложился к престолу и нижайшей, грохочущей октавой заговаривает с ранее его прибывшими товарищами… А я очарованно наслаждаюсь его рокотанием сзади храма…

Любил я это великолепие. А какие у него были выступления, повороты тела, голос! Громоподобный.

Вот уже ждут и архиерея. В монастыре зазвонили: выехал… Духовенство вышло из алтаря, стало рядами, а в середине и позади эти самые протодиакон, диакона, иподиакона… С кадилами… Погромыхивают спокойно ими. И иногда, не оборачиваясь, перешептываются о чем-то, улыбнувшись незаметно. А впереди их три «исполатчика» – семинаристы. Но я больше любил исполатчиков из мальчиков архиерейского хора. Ну что это были за ангельские голоса! Кажется, не ел бы и не спал, только слушал их. Особенно помню одного дисканта, и по фамилии-то – Архангельский… Ну, что за голос… И мне казался он и по душе-то чистым ангелочком… Ах, какие голоса!