Все нас поздравляли; хорошо угощали; вчерашний пост щедро награждался.

До какой степени дети совершенно реально живут потусторонним миром, всем известно. И если я не помню почти ничего о себе, то запишу кое-что из жизни других детей.

Один 3-летний ребенок – пишет мне его бабушка Ш. – долго мучается коклюшем. Перед сном говорит бабушке:

– Бабушка! Если ты во сне увидишь ангелов, скажи им, чтобы у меня перестал кашель: я очень устал!

Другая бабушка, приехавшая навестить умиравшую от чахотки дочь в Париже, рассказывала мне про внучка Алешеньку:

– Дочь-то моя вышла замуж за комиссара. Он не велел даже и упоминать о Боге. А у меня на груди крест висел, Алешенька-то и увидал.

– Бабушка! Это что такое у тебя?

– Часы, – говорю, – милый мой!

Он послушал: не тикают. Не поверил.

А все же в колокол-то по праздникам звонили. Уж не знаю, откуда, но все же он узнал о Боге. И один раз говорит мне:

– Бабуся! Понеси меня в церковь; я один раз, только раз посмотрю на Боженьку – и больше не буду.

Нередко, в самой ранней поре, они путают священника с Богом. В Болгарии мне встретился 4-летний ребенок, побежал к отцу в лавочку и громко кричит: «Бог, Бог идет!» Я дал ему на гостинец.

В Нью-Йорке негритянский мальчик (в 1933 г.) спрашивает меня по-английски:

– Ты – Бог?

– Нет.

– Кто же ты? Божия Матерь?

– Нет, я – епископ.

Не понимает… Не слышал, вероятно, это слово.

– Священник, priest, priest! – говорю.

Совсем малюсенькое дитя привели в храм. Когда воротился он домой, спрашивают его:

– Ну, что ты видел в церкви?

– Пришел Боженька, напустил дыму нам (из кадила) и ушел. Вот и вся служба.

7-летняя девочка Сонечка. Мать ее заболела. Говорят о смерти. Но дочка совсем спокойна. Когда же мать (К.) особенно жаловалась на боли и боялась смерти, то Сонечка подошла к ней и спрашивает:

– Мамочка, почему ты боишься смерти? Ведь ты же говоришь мне, что в раю очень хорошо у Боженьки. А ты не хочешь туда идти?

…Не знаю, что ответила мать.

Сонечку очень часто причащали, и она любила это.

В Нью-Йорке одна мать очень часто причащает своих крошек: Петра и Павла, беленьких. И как я люблю причащать их! И они тоже. Точно ангелы.

Вспомнил и про более взрослых «ангелов», кадет Донского корпуса (в г. Билече, в Югославии).[5] Говели по группам (2–3 «роты» – класса).

Однажды, после причащения, пришли ко мне 2 юноши, лет уже по 16–17… Чистые, красивые. Постучались. Впустил.

– Что вы пришли? – спрашиваю.

– Та-ак!

Сели. Молчим… Они сидят тихие…

– Ну, как себя чувствуете? – спрашиваю.

– Хорошо-о! – отвечает один.

Другой добавил:

– Будто на Пасху!

Еще помолчали. И мне молча было радостно сидеть с ними. Потом один говорит задумчиво:

– И подумать только: за что Бог дал эту радость нам!.. Только за то, что мы исповедались (т. е. грехи открыли).

Посидели и ушли. А у меня осталось впечатление, будто у меня были настоящие ангелы… И сейчас вспоминать о них радостно.

Другой кадет из того же корпуса, умненький юноша, «первый ученик» в роте, после причащения сказал мне, что он вдруг почувствовал себя таким физически «легким – что весу стало меньше во мне»… Это заслуживает внимания: одухотворяется человек, соединяясь со Христом. И Он, по воскресении Своем, получил духовное тело, которое не имело ни веса, ни плотности; и потому Он являлся, исчезал сквозь двери… И вознесся. И полон смысла обычай Церкви читать (в алтаре духовенством, тайно) после причащения: «Воскресение Христово, видевше», «Светися, светися, новый (будущий, духовный, о коем говорится в Откровении, в 21 и 22 гл.) Иерусалиме»… Город духовный, Божественный, в котором «не будут иметь нужды ни в светильнике, ни в свете солнечном, ибо Господь Бог освещает их» (22, 5). «Он имеет славу Божию» (21, 11). «Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего» (21, 2). А потом читают: «О Пасха велия и священнейшая, Христе!.. Подавай нам истее (еще реальнее. –