20 мая

«Год без В. Гвоздицкого». Вечер памяти в «Эрмитаже».

Хорошая идея – выступить только режиссерам, которые с Витей работали. Отказались, но под уважительным предлогом, только Кама и Гета. Кама звонил мне накануне, признался, что не понимает этой идеи. «Все, что хотел и мог я о Гвоздицком уже сказал. Но, согласитесь, это странно. “Год без Смоктуновского” мы почему-то не отмечали». Но попросил меня, поскольку я буду на вечере, потом его пересказать. Сказал, что верит в мою объективность. Резон в его словах есть. Мне не нравится нагнетание пафоса Колей Шейко. И вообще его выступление, хотя он на меня с пиететом ссылался, не понравилось.

Что было замечательно: в фойе, между колонн, огромная фотография Вити. Солнечная, у моря, он стоит на коленях, улыбается, раскинув руки. Такие огромные. Такой летящий. И, кстати, никакого пафоса. Миша (Левитин) придумал.

Хорошо начал А. Шапиро. Строго, как всегда продуманно и чуть намеренно холодновато, сказал Фокин, по смыслу хорошо. Про то, что их репетиции были «сочинениями из воздуха», про «воспалительность реакций», про то, что умел «схватить точку», как говорил Достоевский. Вместо Камы и Геты вышел В. Семеновский, который прочел кусок своего текста из «Театра» – про их общие спектакли. Не понравился Ю. Еремин (российский театральный режиссер) – пафосно, самоуничижительно. Видел «Зверинец» и был в восторге. А. Зельдович (российский режиссер, сценарист) сказал неплохо, но очень заикался, никак не мог закончить, повторялся. Главная Витина черта – изысканность. Это огромная утрата, потому что он нам показал сущность идеала и движения к нему. Фома (Петр Фоменко), как всегда, еле слышно и задыхаясь, прочел кусок из блоковского «Возмездия». «А мир прекрасен, как всегда» – резанула фраза. Сказал, что хотел это делать с Витей. Никогда об этом не слышала от Вити. «Он разрушил границу между театром переживания и представления» – это правда. Прекрасно все это подытожил Миша Левитин. А перед этим был еще один замечательный момент. Справа, за роялем, на котором музицировал А. Семенов (заведующий музыкальной частью театра Эрмитаж, композитор, пианист), в огромном зеркале, поделенном на сегменты (наверное, чтобы скрыть слишком плохое качество пленки), Витя читал «Ди Грассо», его великолепное соло в плохом (на мой взгляд) Мишином спектакле по Бабелю. Что-то Миша пальнул в сторону МХАТа («знаю, что в зале есть представители, но пусть они не обижаются»). Представителями были Таня Горячева (помощник ректора Школы-студии МХАТ) и А. Шполянская (заведующая лиературной частью, помощник художественного руководителя, 1939–2014). А в финале Миша сделал кунштюк в своем духе. Я сначала задохнулась от натурализма, подумала «плохой вкус», а потом вдруг так схватило горло, что я притихла. Нет, хорошо придумал. Весь вечер слева стоял под рогожей какой-то «стог». В финале, когда на сцену вышла и вокруг него стала вся труппа, рогожу скинули и под нею оказалась телега из «Вечера в сумасшедшем доме», а на ней несколько манекенов, наряженных в Витины костюмы. Поскольку среди них были костюмы Казановы, очень эффектные, это было ошеломляюще. Но страшнее было другое: у всех манекенов не было лиц. Головы, обернутые мешковиной (как на картине Магритта (бельгийский художник сюрреалист, 1898–1967), или как у приговоренных к смерти, или как в чумном городе). И телега медленно двинулась вдоль прохода к правому выходу. Это было так страшно, что слезы чуть не брызнули из глаз. Образ смерти. Хотя Миша сказал, что не верит в смерть, и мы продлим Вите жизнь.