– Ах ты, учительница моя вечная! – воскликнула с досадой, плохо замаскированной под восхищение, обладательница золотых коронок, выслушав замысловатый монолог подруги в защиту эгоизма. Она встряхнула колечками золотых сережек, поискала в сумочке и надела на руку швейцарские часики на золотом браслетике. Это был ее молчаливый ответ на интеллектуальный выпад подруги, цитировавшей поэтов почем зря.

Еще в школьные годы, когда будущая учительница, нынешняя обладательница умиротворенной гримаски под диссидентской челкой, писала по два сочинения: одно для подруги, другое – для себя, причем на втором уже часто иссякало вдохновение и скулы воротило от банальности, проникающей между воодушевленными строками, (для необходимого объема – 3, 5 листа), – уже тогда триумфально выглядевшая обладательница золотых сережек с трудом подавляла досаду против подруги. Ну что от ее интеллекта толку? Все равно весь класс считал умнее ту, первую, сочиненную на едином дыхании, отмеченную пятеркой и прочитанную вслух работу, подписанную неинтеллектуальной подругой. А интеллектуалке было как бы все равно. Неужели же все равно?

Сперва подруга колебалась между совестью и долгом. Совесть призывала открыть людям правду. Долг заставлял носить домой пятерки, потому что родители не должны же были нервничать из-за плохих оценок. Это у будущей Галины Васильевны – тогда просто Галки – родителям было начхать на оценки их «самой умной, потому что вся в отца, дочери». А Эвелину отец всегда выделял среди других своих дочерей – она была средней – и опекал постоянно, потому что родилась она болезненной и слабенькой. Чтобы спасти от золотухи, с раннего детства в ушки девочки продели золотые сережки, и хотя почти вся семья состояла из медиков, не столько лекарствами, сколько вниманием и предупредительностью лечили все немощи дочки. Оценки для них были мерилом их общей значимости.

– А вот читать уже почти что нечего! – постаревшая Галка, которая все, как она по-учительски определила, необходимые книги перечитала в лучшие годы – от четырех до сорока лет, теперь, наподобие Рахметова, выбирала для себя чтиво по признаку «самобытно/несамобытно», и после двух – трех, от силы десяти страниц, выносила приговор. С удовольствием, непонятным и, похоже, наигранным, перечитывала Пушкина. Эвелина всегда подозревала подругу в неискренности, еще со времен, когда та выполняла двойное задание: для Эвелины и для себя. Неспроста же? Конечно же, старалась подчеркнуть свои способности. Да не всегда получалось! По физике, вообще, иногда свой вариант не успевала выполнить.

А с мальчишками чего добилась? Всё их преданность испытывала. Так все они в итоге у ног Эвелины, как миленькие, оказались. А ведь Эвелина в их класс пришла только в девятом. За Галиной первенство держалось с начальной школы – и эта любительница книжных идеалов думала, что так всегда будет. Ой, как держится за вымыслы! Как за круг спасательный.

И Пушкина открывает демонстративно на любой странице и заливается тихим хохотом. Эвелина лично интересовалась, бывало, ничего там смешного. Ясно, для привлечения внимания вслух хохочет, ведь могла бы и про себя. В общем, выпендриться нечем, так хоть интеллектом блеснуть. Ну и чего добилась в жизни? Послушать её, так и муж у нее, «козел» особенный, самый умный из «козлов». Деваться, дескать, было некуда – весь мир был туп и дремуч. Потому пошла замуж за этого. Иначе бы осталась старой девой.

«Да ты и так осталась старой девой, – готово было сорваться с губ Эвелины откровение в ответ на откровение подруги, – какие радости ты испытала? У тебя и любовника-то порядочного не было. Не считать же за любовника того школьника с его многолетними воздыханиями и льстивыми речами, который носил букеты ради повышения оценок. Или тех выпускников, что донимают своими звонками по поводу и без повода, так, от нечего делать». Эвелина посмотрела на подругу, оценивая ее со стороны. Чудачка, да и только. Потухший взгляд, опущенные уголки губ. А стрижка! Все требует евроремонта. Но ведь можно и маленьким косметическим подручным материалом обойтись. И ведь средства позволяют: вышла на пенсию, а работать продолжает, правда не в школе. Но в институте, говорят, тоже сейчас кое-что платят. Хотя бы седину регулярно закрашивала. Все жадничает. А туда же! Любого встречного-поперечного задевает, дискуссии затевает, глаза загораются, волосенки чуть не дыбом встают. С ней уже по дороге в туалет алкаш из соседнего купе пять раз поздоровался. А она – отвечает!