Оскверняет человека и то и другое. Но качество скверны разное. Это относится ко многим грехам. Иной небольшой, по человеческим меркам, грех может быть опаснее иного тяжкого (по тем же меркам) именно в силу разницы в качестве, обусловленной отношением грешника к себе и своему греху, ибо «нет греха непростительного, кроме греха нераскаянного».[67]

Раскаяние привлекает милость Божию и прощение, если перерастает в покаянное[68] преодоление греха, смертоносную природу которого все же не стоит недооценивать. Ведь что бы мы ни делали, входим во вкус. Это касается и добра, и зла.

Привыкая к греху, совершаемому по немощи, мы пропитываемся им и, мало-помалу утрачивая к нему естественное отвращение, примиряемся с греховностью как с чем-то присущим нам по природе. Мы роднимся с грехом и уже не замечаем, как изначально вынужденное, поначалу нежелательное и неприятное сопровождение того, что нас привлекает, становится желанным и приятным для нас уже само по себе.

Но где проходит граница между истинными представлениями о грехе и скверне и тем, что апостол Павел называет «бабьими баснями» – ложно понятым людьми законом?

Она не так легко уловима, как хотелось бы. Начнем с того, что в христианской традиции существует своего рода след ветхозаветного сознания: понятие ритуальной нечистоты.

Не углубляясь в тонкости, касающиеся алтаря и его святынь (престола, жертвенника, утвари), отметим, что этим понятием определяется деление животных на чистых и нечистых (например, кошка – чистое, а собака – нечистое животное, поэтому первая гуляет в храме где хочет сама по себе, а вторую даже в притвор не пускают), а также им охватываются некоторые явления половой сферы (поллюции, менструации) и родовой жизни (роды, выкидыши).

Конец ознакомительного фрагмента.