Таймень, как будто что-то понимая, пошевелил хвостом.

– Теперь шевелись, не шевелись, всё одно, конец!

– Что же ты, такой жадный, всё ел бы, да ел? На железку позарился, думал это рыбка! Вот и попался!

Неожиданно дед подумал о себе:

– А сам-то, такой же голодный и ненасытный! Что, дома есть нечего? Щи в чугунке на печи ждут, и картошечка на сковородке с салом! Так нет же, надо ещё кого-то жизни лишить. Порубит моя Катерина тайменя на куски и сварит царскую уху. Да, кто её есть-то будет? Дети далеко, внуки тоже! Некому есть!

Тяжело поднявшись на колени, дед Феоктист, отцепил блесну, проткнувшую нижнюю челюсть тайменя. Поднял его на руки, как ребёнка, осторожно ступая, зашёл по колено в реку, и опустил рыбу в воду. Осторожно смыл песок с головы и тела тайменя:

– Давай, плыви, пока я не передумал!

Тот постоял, словно раздумывая плыть, или нет, пошевелил плавниками, медленно направился в сторону глубины, всплеснув, исчез в темноте.

Сталкивая лодку в воду, Феоктист Иванович, неожиданно произнёс вслух:

– Чудить начал! Видать, старею! Ничего, Господь даст, ещё поживём!

Завёл мотор и помчался, по знакомой с детства реке, в свой посёлок, в тёплый дом, где, как в юности, ждала любимая женщина и вкусный ужин!

Рассказ.

Дядя Коля слыл в посёлке чудаком. Чудаковатость его проявлялась во всём, в манере как попало одеваться, в стрижке «под ноль», которая в ту пору, ассоциировалась с недавним возвращением из мест не столь отдаленных. В качающейся «флотской» походке, напоминающей движения широкозадого портового буксира на боковой волне. В феноменальной, прямо «бабьей», болтливости, сопровождаемой энергичной жестикуляцией. В неугасимом желании всем помочь, подсказать, направить. В сочетании с твёрдой уверенностью, что именно его совет, в данное время, человеку просто необходим.

Дядя Коля любил спорить о политике. Сложное международное положение воспринимал им, как личные трудности, вместе со всеми скорбел о потерях и неудачах, и по-детски ликовал, в праздники и дни знаменательных дат.

Невысокого ростика, плотный, широкоплечий, с большой, коротко стриженой головой, и слегка, кривоватыми ногами, постоянно участвовал в каких-то спорах, распрях, собраниях, громко разговаривая и привлекая внимание слушателей. С большим желанием исполнял роль носителя протестного мнения масс. По этой причине иногда конфликтовал с начальством, и вынужден был менять место работы. Изъездив многие города и деревни, он наконец прибился в нашем посёлке, к дальней родне своей жены.

Но вскоре, вдрызг, разругался и с ними. Злые языки утверждали, что свояки не сошлись взглядами, при обсуждении политики нашей страны на Ближнем востоке. Жена с детьми изредка ходила к своей родне на другой конец посёлка. Коля был твёрд, как кремень в своём решении: – «сказал, ни ногой, значит, ни ногой!».

В свои неполные сорок, никаких особых высот в жизни, дядя Коля не достиг, богатства не нажил, «окромя» троих детей. Семья жила трудно, Коля работал водителем в Доме культуры и получал, более чем, скромную зарплату. Несмотря на сложный характер, как опытного водителя и не запойного мужика, его не единожды звали в местный леспромхоз, возить из тайги лес, на мощном «МАЗе». Сулили хорошую зарплату, премиальные, квартальные, путёвки на курорт и другие блага. Все заманчивые предложения и посулы, он безоговорочно отметал, со словами:

– Не нужны мне ваши «длинные» рубли! За «длинным» рублём надо ходить в длинные рейсы. А мне, как птице, нужна свобода, я творец! А чтобы творить, нужно время, личное время!