– Может ещё повернёт? – грустным голосом предположил молодой парень в очках.

– Я ещё ночью проснулся, на какой-то большой станции. Мы стояли. Потом прицепили паровоз – состав дёрнулся, и поехал задом наперёд. Вот так и едем! – продолжил пожилой, – пойду, посплю. На восток ехать далеко!

До августа сорок пятого года Василий служил недалеко от озера Ханка, на Дальнем востоке. Позже, с тяжёлыми боями, теряя друзей, воевал в отрогах Малого Хингана, освобождая Китай от японцев. Весть о капитуляции Японии встретил в Харбине.

Война давно закончилась, но Василий, как и его ровесники, прослужил в Китае ещё два года. Поражаясь бедности и трудолюбию китайских крестьян, с трудом, строившим новую жизнь и безмерно благодарных, Советской армии за изгнания со своей земли ненавистных японцев.

Из Китая писал письма в адрес сельского совета своей деревни, но ответа так и не получил.

Демобилизовавшись, приехал в родные места. Сойдя с поезда на знакомой станции, он не узнал округу. Всё было разрушено, из груды кирпича на месте вокзала торчали обугленные балки и скрюченные металлические конструкции. Под охраной двух автоматчиков, завалы разбирали пыльные немецкие пленные. Василий никогда не видел немецких солдат, пришедших на его землю жечь, убивать, грабить. Эти вымазанные в извести фигуры не вызывали у него, ни сочувствия, ни злобы, ни ненависти. Он их просто презирал, как мерзких пресмыкающихся, в обличье людей.

До деревни дошёл пешком, по разбитой колёсами и гусеницами знакомой полевой дороге. Вот и приметный взгорок, откуда, как на ладони видно всю деревню. С замиранием сердца поднялся наверх… На прежнем месте, деревни не было!

Среди чёрных, обгоревших стволов некогда зелёных тополей, в небо, как предостерегающие пальцы, торчали закопченные печные трубы и остовы сгоревших домов. Ни дымка, не лая собак, ни криков петухов. Жуткая, могильная тишина и тлен.

Поднимая ногами сухую, сыпучую пыль, оглядываясь по сторонам, побрёл, среди чёрных головёшек, к обуглившимся развалинам своего дома. Походил, по некогда просторному, ухоженному двору, в надежде найти среди обгоревших досок и кусков железной крыши, хотя бы что-то, напоминавшее прошлую, счастливую жизнь. Копнув ногой кучку сгоревшего хлама, поднял с земли наполовину сгоревший отцовский ремень с медной пряжкой. Оторвав от остатков ремня, Василий аккуратно положил её в карман.

Где-то вдали послышался скрип вращаемого колодезного ворота. Василий поспешил на звук. Возле наполовину сгоревшего здания школы, две женщины набирали воду из старого колодца. Здесь в детстве, пацанами, на большой перемене, пили обжигающе холодную воду, с криками обливая друг друга. Сейчас, на вытоптанной лужайке, несколько мальчишек гоняли нечто похожее на мяч.

Одна из женщин оказалась его бывшей соседкой, дом которой раньше стоял через дорогу, наискосок от родительского. Лицо другой, худенькой и коротко остриженной, показалось Василию знакомым. С трудом, он узнал в ней полненькую хохотушку Надю – подружку Светланы, его юношеской симпатии.

Вечером за ужином, в единственном уцелевшем школьном классе, женщины рассказали, что в посёлке, в вырытых на месте домов землянках, живут ещё несколько семей. В основном это люди, вернувшиеся сюда из эвакуации, или вовремя ушедшие в лес, к партизанам.

Из односельчан, оставшихся в селе в период немецкой оккупации, не выжил никто. Вначале, в селе стояла какая-то тыловая немецкая часть. Но, с активизацией партизанского движения в Брянских лесах, её сменили каратели. Светлану, как комсомольскую активистку и партизанскую связную, по доносу предателя, повесили вместе с младшим братом и матерью, на опушке любимой молодёжью берёзовой рощи.