Должен с полной ответственностью констатировать, что, еще не зная привычного нынешнему уху термина «берестяная грамота», мы уже в первый год послевоенных раскопок с трепетом развертывали раскопную бересту, мечтая увидеть на ней древние надписи. Артемий Владимирович любил цитировать сообщение Епифаниева «Жития Сергия Радонежского» о берестяных книгах и берестяных «хартиях», призывая нас быть особенно внимательными. Никто, правда, не предугадывал, что надписи будут процарапанными. Думали о возможности обнаружить лишь чудом сохранившиеся чернильные тексты. До звездного часа новгородской археологии оставалось еще четыре года!

Праздником, который всегда с тобой, были ежесубботние экскурсии Артемия Владимировича по Новгороду и окрестностям. Излюбленным его маршрутом был путь к Перыни по берегу Волхова: «Этим путем Садко ходил на Ильмень тешить гуслями морского царя!» До сих пор слова Арциховского звучат в ушах, когда случается бывать на песчаных берегах Волхова у Юрьева монастыря и за Перынью у берегов Прости.

Любимым нашим воскресным развлечением было ползать на животе в солнечный день по ильменским отмелям, собирая кремневые неолитические стрелки и черепки ямочно-гребенчатой керамики. К сожалению, с появлением еще одного бьефа на Волховской гидроэлектростанции эти отмели ушли под воду, а ильменская волна плещет теперь лишь в прибрежные кусты.

Заглушая привычный голод, в сезон 1947 года в экспедиции много пели, причем в основном тексты песен сочиняли сами. У нас не было собственного композитора, в отличие от Хорезмской экспедиции, где оригинальные мелодии творил Рюрик Садоков. Поэтому пели на популярные мотивы того времени («Раскинулось море широко», «Прощание славянки», песенка из радиопостановки «Пиквикский клуб»). Но поэтического таланта в Новгороде не был лишен не только ставший большим поэтом Валентин Дмитриевич Берестов, но и другие. Среди них признанным творцом песенных текстов был и Николай Яковлевич Мерперт.

Одним из памятных событий сезона стал приезд в Новгород Михаила Николаевича Тихомирова, который именно в Новгороде и в нашем кругу пожелал отметить 800-летний юбилей Москвы. Сохранилась фотография, на которой экспедиция запечатлена вместе с М. Н. на фоне испещренной пробоинами церкви Благовещения в Аркажах. Запомнились шутливые сетования Тихомирова по поводу его путешествия. Он приехал в сопровождении завхоза экспедиции Фомичева (получившего от М. Н. почетный титул «боярский дворник») в кузове машины с разным экспедиционным имуществом: «Меня, заслуженного человека, как-никак члена-корреспондента, положили на корявые кишки от насоса, а боярский дворник всю дорогу нежился на мешках с мукой!»

Комплекс раскопов на Ярославовом дворище к концу сезона 1947 года не был докопан, и перед экспедицией встала непростая задача огородить котлованы до наступления следующего сезона. Купить доски или хотя бы горбыли для сооружения забора было уже не под силу, и мы, студенты, отправились в луга за Перынь собирать оставшуюся там в изобилии от военных дней колючую проволоку. Проволока была собрана, натянута на колья вокруг раскопов, которые благополучно перезимовали.

В июле 1948 года в один из воскресных дней мы отправились погулять в заперынские луга и с некоторым содроганием наблюдали, как саперы складывают штабели изъятых из земли мин как раз там, где поверху нами была собрана в прошлом году проволока. Мины, к счастью, были противотанковыми.

По окончании раскопок Артемий Владимирович попросил меня немного задержаться в Новгороде, чтобы устроить на зиму экспедиционное имущество, остающееся там до следующего сезона. Это имущество было сложено во Входоиерусалимском соборе в Детинце, о чем от тогдашнего музейного завхоза была получена справка следующего содержания: «Справка. Выдана Новгородской арх