– Смеешься? Я в этой вашей бурсе только из-за армии болтался, а так мне диплом, как мертвому припарка.

– Это почему только из-за армии? – не понял Алик.

– Да потому. Когда этот ходячий Пантеон, руководители наши гребанные, в Афган полезли, мне пофиг было – четырнадцать лет всего. Да и мамка сильно не переживала: мало ли где наши войска стоят. Потом у ее подружки сына в цинке привезли, потом еще и еще у кого-то. А мне уже шестнадцать стукнуло. Маман дергаться начала, даже на короткие рейсы перевелась, чтобы меня, балбеса, контролировать. Учиться заставила и присела на уши. С утра до вечера мозг компостировала, мол, без высшего образования забреют и в кирзовые сапоги обуют. Я, конечно, упирался, как мог. Мне тогда уже серьезные бабки платили за ремонт техники, больше нее мог зарабатывать, а пришлось за учебники садиться. Хорошо еще хоть с головой порядок, так что аттестат у меня достойный. Ну и физик наш от меня фанател. Тебе говорит, Монин, нужно на физфак поступать, с такими-то мозгами. Вот маманя и заперла меня в универ. Ты ж ее знаешь: если чего решила – или по ее будет, или прибьет. А на хрена мне инвалидность? – Моня рассмеялся. – Да и если честно – мне нравилось учиться. Вот, Светку заарканил. Не зря время провел.

«Кто кого заарканил, это вопрос», – подумал Алик, а вслух шутливо поинтересовался:

– Это ты в справочнике по электронике про Пантеон вычитал?

Такое обозначение бывшего руководства страны показалось ему точным и остроумным.

– Ни в каком. Это матушка придумала. Она вроде тебя: такое может отмочить, не задумываясь! У нее же филфак педагогического.

Алик быстро представил Серегину маму у школьной доски – и поежился. Эта крупная женщина с квадратной фигурой и сильными, не женскими руками, с грубым командирским голосом, никак не вписывалась в образ скромной учительницы.

– А почему в проводницы пошла?

Моня удивленно скривился.

– Так она и дня в школе не работала. Как мой папаня на севера свалил с концами, так она меня к бабке – и в проводницы. Ребенка кормить нужно, а училкина зарплата для семьи – слезы. Знаешь, как я в детстве жрал? Кухня трещала! А проводники только официально меньше двухсот пятидесяти не получают. А если рейсы длительные, то и все семьсот заработать можно. Чем дольше в поезде живешь, тем больше денег. Плюс приработок, бутылки – они их после рейса электрокарами вывозят. Прикинь, как народ бухает!

Алик заглянул в пустую сковороду и ухмыльнулся. Похоже, с годами аппетит у друга нисколько не испортился.

– Хорошо хоть хата зачетная нам после пахана осталась, – продолжил Сергей, – а так с тех пор от него ни слуху, ни банана. Пока бабаня не померла, с ней здесь жил, а с двенадцати лет у матери, один на хозяйстве.

Моня тряхнул пачку «Явы», ловко поймал губами выскочившую сигарету, щелкнул зажигалкой и затянулся. Алик недовольно поморщился.

– Ты бы хоть в окно дымил. Всю квартиру провонял.

– Вы что, сговорились, меня воспитывать? Мать гундит, Светка сегодня наехала, тебе тоже все не так… – возмутился Моня, нехотя встал и открыл настежь окно.

– Вот-вот. Может, хоть Света тебя к порядку приучит?

– Не возражаю, – осклабился Сергей. – Я сегодня, и правда, будто мамкин приезд пережил.

– И что? – улыбнулся Алик. – Как ощущения?

– Не, ну тут совсем другое. Матушку я побздехиваю, потому нервничаю. А со Светкой кайфово. И чисто, и пожрать, и все остальное… Кайф!

– Ну что ж ты такой приземленный? Пожрать, все остальное… А романтика?

– Романтика? – хитро прищурился Моня. – Стихи были? Были. Песни я ей пел. Опять же – конденсаторы обсуждали. Романтика налицо. Короче, мозг не выноси. Я сам в непонятках.