На главную из написанных им в те годы вещей – роман «Литератор Писарев», подготовленный к печати и анонсированный издательством «Детская литература», – договор был расторгнут и набор рассыпан по инспирированному госбезопасностью указанию Госкомиздата РСФСР. Журнальный вариант в «Неве» (1979. № 7–8) утешил Саню мало. Очень хотелось увидеть изданной свою книгу. Но ведь и в Госбезопасиздате тоже своего рода метафизики сидели, догадывались, с какими врожденными идеями бороться. Ощущали, к чему тут явился этот новый Писарев – Лурье, полагавший, что высшее проявление человеческой сущности – это правильно выраженная мысль. А самое низменное – корежащая ее цензура. То есть то, что направлено против свободы выражения, преднамеренно ей препятствует. Об этом у него «Литератор Писарев», об этом и «Изломанный аршин». Как и то сочинение, с которым он от нас ушел, – о М. Е. Салтыкове-Щедрине.

Принципиальная позиция, отстаиваемая Самуилом Лурье, состояла в том, что он литературу ставил и ценил выше жизни. Выше условий, в которые человек брошен идеологизированной судьбой. Личность, не умеющая правильно выразить свою мысль, обречена не только на непонимание себя другими, но и на непонимание себя самой собой. Психологическая острота и проникновенность литературной манеры Лурье основаны именно на этом вроде бы простом фундаменте: познай язык человека – познаешь и его душу. «Если бы население России, – пишет он, – в своем большинстве научилось использовать русский язык как орудие мышления – жить здесь было бы не так страшно и не так странно». Образ мира явлен в слове. Для Самуила Лурье это не эстетство, а внутренний опыт: через Гамлета или Дон Кихота, через Манон Леско с кавалером де Грие жизнь постигается явственнее и стремительнее, чем через общение с соседом, однокашником, приятелем. Из этого переживания следовало, что и сами творцы великих образов – невольники определенных архетипов, их душевный опыт задан издревле струящейся через них речью. Психология художника определена речевой подоплекой. При анализе произведений вскрытие этой взаимосвязи – решающее условие понимания. В этой установке на преимущественное выявление психологических сущностей Лурье соприкасается со сторонниками интертекстуального анализа произведений искусства. Жизнь – это довлеющий себе язык, высшая из данных нам драгоценностей. О них следует помнить тем, кто берет на себя смелость исследовать устройство текста. Художественная речь для Лурье – это прорыв к бытию, а не его отражение, тем более не подмена бытия «знаками», как наставлял постмодернизм.

Соответственно надругательство над свободой речи, выражаемое различного вида институтами цензуры и стоящими за ними властными структурами, для Лурье едва ли не главное преступление перед человечеством. Если взглянуть на отвратительнейших из персонажей Лурье в целом, то их отечественную галерею, открытую в «Литераторе Писареве», можно увенчать фигурой С. Уварова, председателя Главного управления цензуры николаевского царствования из книги «Изломанный аршин» и завершить анонимными цензорами и дознавателями из КГБ советской поры, представленными, например, в монологе Лурье «Чувство текста». Такое понимание «Изломанного аршина» объясняет сюжетную загадку этого самого крупного произведения Лурье. Центральные персонажи-антагонисты – Николай Полевой и Александр Пушкин – находятся все же по одну сторону колючей изгороди, отделяющей их от самовластных институтов правящего режима. На «высоком» ли (Пушкин), «низком» ли (Полевой), но оба персонажа Лурье мыслят на одном привязывающем их друг к другу художественном наречии – в отличие от того же Уварова или Николая I.