На этот день был назначен отъезд из Читы.

Утром я встала пораньше и побежала в музей декабристов, куда меня пустили, несмотря на ранний час (спасибо!). Все здесь проникнуто почтительной любовью к каждой реликвии, каждой записочке, фотографии. И какое страшное впечатление производят равнодушные росчерки пера Николая I поперек их жизни и судьбы!

Святослав Теофилович хотел играть в читинских местах декабристов, но нигде не оказалось рояля. Эхом далеких времен звучат строки из письма Рихтеру от К. Давыдовой:

«…А еще хочу особо поблагодарить Вас за Вашу поездку по Дальнему Востоку и Сибири! Ведь мой прадед – декабрист, Василий Львович Давыдов, похороненный в Красноярске, приобщил нас к этим местам! Как бы он был рад прочитать в газете то, что сейчас пишется о Вашей поездке по этим местам! Он очень любил и изобразительное искусство и музыку. И дети его проявили к этим искусствам значительные способности. И как он страдал от того, что дети, рожденные в период его каторги, не знали музыки! В одном из писем к старшим дочерям… он пишет о том, что в Красноярске нет другой музыки, кроме батальонного оркестра, который годится только для того, чтобы отпугивать врагов, и если заиграют сразу все кларнеты, то враг отступит без единого выстрела, но «бедные» дети никогда не слыхали ничего прекраснее! Поминает прадед также, что в городе имеется два или три фортепиано, на которых играет потихоньку. Это письмо 1840-х годов…»

Когда, запыхавшись, я примчалась в гостиницу, выяснилось, что все изменилось: Святослав Теофилович внезапно выздоровел. Уже было принято решение остаться в Чите на шестое, седьмое и восьмое ноября. Восьмого ноября – дать концерт в Драматическом театре. Святослав Теофилович объявил, что три раза в день будет ходить в неподалеку расположенное музыкальное училище и заниматься там по два часа, и еще три раза в день – литературной работой. Рихтер постановил перебороть болезнь, недомогание, слабость и начать активную жизнь.

У дверей Читинского музыкального училища Святослава Теофиловича встречали скромные, воспитанные молодые люди. Приход Рихтера был для них невероятным и радостным событием. В коридорах училища висели на стенах программы экзаменов с подробным описанием обязательных пьес, анонсы о предстоящем областном конкурсе студентов музыкальных училищ; в кабинете, предоставленном Святославу Теофиловичу для занятий, – огромная таблица итальянских музыкальных терминов, для каждого из которых были приведены три-четыре варианта перевода. Рихтер, конечно, изучил ее и отнесся ко всему увиденному с симпатией.

Рояль, к сожалению, был сильно расстроен. Святослав Теофилович начал играть Первую сонату Брамса, ор. 1, и через несколько секунд недостатки рояля потонули в фантасмагории звучаний, которые Рихтер извлекал из него…

Осень в Чите на этот раз скорее напоминала весну. Вовсю светило солнце, воздух – легкий, теплый, не ноябрьский. Через два часа я пришла в училище. Из конца длинного коридора доносились звуки фортепьяно. Святослав Теофилович встал из-за рояля, вышел в коридор. Навстречу отважно шел молодой человек; извинившись, он спросил, какой будет программа концерта. Рихтер, который всегда держит свои программы в секрете, замялся, но потом сказал, что будет играть Брамса. Молодой человек просиял и сказал, что он сейчас тоже играет Брамса, h-moll'ную рапсодию.

У входа в училище стояло косматое дерево со спутанными буйными ветвями, обнаженными, но густыми, – дерево не нашей средней полосы, а «других земель». Странным казалось видеть его без листвы, так было тепло.