– Я же велела вам не вставать с постели, – сказала одна. Ответить я не смог. У меня в голове били барабаны. Меня как будто выпотрошили. Казалось, слышать я могу все, а видеть – только сполохи света, похоже. Но никакой паники, никакого страха; одно лишь чувство ожидания, ожидания чего-то и безразличия.

– Вы слишком большой, – сказала одна сестра, – садитесь на стул.

Меня усадили на стул и потащили по полу. Я же чувствовал, что во мне весу не больше фунтов шести.

Потом все вокруг меня собрались: люди. Помню врача в зеленом халате, операционном. Казалось, он сердится. Он говорил старшей сестре:

– Почему этому человеку не сделали переливания? У него осталось… кубиков.

– Его бумаги прошли по низу, когда я была наверху, и их подкололи, пока я не видела. А кроме этого, доктор, у него нет кредита на кровь.

– Доставьте сюда крови, СЕЙЧАС ЖЕ!

«Кто этот парень такой, к чертям собачьим, – думал я, – очень странно. Очень странно для врача».

Начали переливание – девять пинт крови и восемь глюкозы.

Сестра попробовала накормить меня ростбифом с картошкой, горошком и морковкой – моя первая еда. Она поставила передо мной поднос.

– Черт, да я не могу этого есть, – сказал я ей, – я же от этого умру!

– Ешьте, – ответила она, – это у вас в списке, у вас такая диета.

– Принесите мне молока, – сказал я.

– Ешьте это, – ответила она и ушла.

Я не притронулся.

Через пять минут она влетела в палату.

– Не ЕШЬТЕ ЭТОГО! – заорала она. – Вам ЭТО НЕЛЬЗЯ!! В списке ошиблись.

Она унесла поднос и принесла стакан молока.

Как только первая бутылка крови в меня вылилась, меня посадили на каталку и повезли вниз на рентген. Врач велел мне встать. Я все время заваливался назад.

– ДА ЧЕРТ БЫ ВАС ПОБРАЛ, – заорал он, – Я ИЗ-ЗА ВАС НОВУЮ ПЛЕНКУ ИСПОРТИЛ! СТОЙТЕ НА МЕСТЕ И НЕ ПАДАЙТЕ!

Я попробовал, но не устоял. Свалился на спину.

– Ох черт, – прошипел он медсестре, – увезите его.

В Пасхальное Воскресенье оркестр Армии Спасения играл у нас под самым окном с 5 часов утра. Они играли кошмарную религиозную музыку, играли плохо и громко, и она меня затапливала, бежала сквозь меня, чуть меня вообще не прикончила. В то утро я почувствовал себя от смерти так близко, как никогда не чувствовал. Всего в дюйме от нее, в волоске. Наконец, они перешли на другую часть территории, и я начал выкарабкиваться к жизни. Я бы сказал, что в то утро они, наверное, убили своей музыкой полдюжины пленников.

Потом появился мой отец с моей блядью. Она была пьяна, и я знал, что он дал ей денег на выпивку и намеренно привел ко мне пьяной, чтобы мне стало хуже. Мы со стариком были завзятыми врагами – во все, во что верил я, не верил он, и наоборот. Она качалась над моей кроватью, красномордая и пьяная.

– Зачем ты привел ее в таком виде? – спросил я. – Подождал бы еще денек.

– Я тебе говорил, что она ни к черту не годится! Я всегда тебе это говорил!

– Ты ее напоил, а потом сюда привел. Зачем ты меня без ножа режешь?

– Я говорил тебе, что она никуда не годится, говорил тебе, говорил!

– Сукин ты сын, еще одно слово, и я вытащу из руки вот эту иголку, встану и все говно из тебя вышибу!

Он взял ее за руку, и они ушли.

Наверное, им позвонили, что я скоро умру. Кровотечения у меня продолжались. В ту ночь пришел священник.

– Отец, – сказал я, – не обижайтесь, но пожалуйста, мне бы хотелось умереть без всяких ритуалов, без всяких слов.

Потом я удивился, поскольку он покачнулся и оторопело зашатался; чуть ли не как будто я его ударил. Я говорю, что меня это удивило, поскольку парней этих я считал более хладнокровными. Но, в общем-то, и они себе задницы подтирают.