– Иван…

Коломиец с опаской наклонился к лицу Кремня:

– Я здесь.

Кремень чуть шевельнулся, по его рукам струилась кровь.

– Будут тебе деньги, большие деньги, только ты свяжись с человеком, найди способ… Белов, Белый, его знают. Через адвоката Сергеева… Скажи ему… Дом с голубятней на крыше, снаружи две доски, он поймёт. Повтори…

Путаясь, Иван повторил.

– Ещё раз повтори…

Иван вновь, теперь уже чётко, произнёс:

– Белов, Белый. Через Сергеева… Дом с голубятней на крыше, снаружи две доски… Правильно? Слышишь…

Кремнёв молчал.

Ивану Егоровичу по-настоящему стало страшно. Он понял: на его глазах развернулась свирепая, кровавая драма, и все её участники мертвы. Он вскочил, схватился за голову, пронзительным голосом закричал…

Очнулся Коломиец от резкого запаха нашатыря. Открыл глаза, покрутил головой. Машина, мигалки, и он на кресле уазика, рядом Ломакин.

– Ну, слава богу, жив. А я думал, ты четвёртый…

Сознание понемногу возвращалось к Коломийцу. Как в чёрно-белом кино крутились кадры: камера, нары, Кремень, тени, шум и три трупа, а ещё шёпот вора-Белый, Сергеев, дом с голубятней.

Послышался голос Ломакина:

– Иван Егорович, сейчас в больницу, потом домой. Всё забудь, всё нормально.

Иван сел на сиденье, потряс головой, крепко сжал виски руками.

– Я в норме, Сергей Петрович, в норме. Мне нужно домой.

Дома он был уже спустя полчаса. Ломакин проводил до двери.

– Ваня, ты спи, а я утром заскочу, хорошо? Всё, вон тебя Алиска ждёт.

Иван уже вполне пришёл в себя, вошёл в квартиру и сразу к Алисе.

– Сергеевна, налей сто граммов. Верну, ты меня знаешь.

Полстакана водки коренным образом подправили пошатнувшееся было здоровье, а главное, психику. Махнув не закусывая, Иван крякнул, как Ломакин в день их знакомства за столом, и посмотрел на Алиску.

– Алиса, что нового?

Та зарделась, видимо, не ожидая такого внимания.

– Что нового? Твоя приходила, вон чемодан принесла. Сказала, чтобы на её очи не появлялся. А ещё…

Но Иван не слышал, он уже был в своей комнате. Заперся. Лёг на кровать, прикрыл глаза. Камерные видения надо было отбросить, а потому он постарался сосредоточиться на чём-то хорошем.

Мама…

Да. Мама… Заснул мгновенно, но это был не сон, скорее это было пьяное забытьё, и места матери в нём не было, перед глазами вновь камера, Кремень, испускающий дух. Очнулся спустя час в холодном поту, с дрожащими руками. Поднялся, взял графин с водой вылил полграфина на голову. Вроде отпустило.

Мама…

Встал, подошёл к старому шифоньеру, достал мамкину шкатулку. Не пересматривал её вечность. Ага, вот фотографии, бездумно покрутил, повертел стопки писем.

Стоп! А это чьи письма, он их и не открывал. Быстро разорвал нитки, которыми была скручена пачка писем с незнакомым почерком. Прочёл одно письмо, тут же схватил другое, прочёл, третье…

Бог мой, оказывается, у мамы есть сестра, и живёт эта сестра во Франции, и она, судя по письмам, неоднократно звала мать к себе. А он и не знал о существовании родного человека за границей.

Интересно.

Пьяная пелена слетела, он протрезвел, и Кремень уже не вязался в памяти.

Франция! Да, он не прочь побывать в этой стране – Елисейские Поля, Эйфелева башня, французское вино. А кондитерка, какие во Франции изыски – круассаны, капкейк с кремом ганаш, киш лорен со шпинатом, яблочный сорбет, эклеры с заварным кремом, шоколадные трюфеля и так далее…

Мечтая о Париже, Иван пересматривал письма. Ага! Вот и телефон тётушки. Отложил письмо с телефоном и адресом в сторонку, авось пригодится. Аккуратно сложил письма, фотографии, разную мелочёвку в шкатулку, закрыл её и поставил на место.

Вновь прилёг на кровать, прикрыл глаза.