Так Киркоров обрел вечную молодость. А сколько потом актеров к вере обратилось! Чистое нашествие! Одних зубов две телеги под вечер вывозили. Что старцу оставалось? Не вынес поношений, воскрес и на работу устроился – в парке детей на пони катает.
Ну этих взрослых совсем к лешему!
Лествица
Герасим у владыки Понтия тридцать лет служил. Хороший был святитель, видный, но строгости безразмерной.
– Герасим! Мозги твои всмятку! Как тарелку ставишь?
Бросится к владыке в трепете, а про себя твердит:
– Прибери тебя архангел! Всю плешь проел!
Через минуту снова:
– Герасим! Слон персидский! Руку цалуй – никак архиерею Божию ложку даешь!
– Гореть тебе в раю! Провались ты на небо!
А что же? Разве святителю зла пожелаешь? Великий человек! Иерарх Божий! Об избавлении проси, а добра желай!
Наконец так допек, что Герасим ему нашептал доверительно, будто Божьим старушкам было откровение: заберут сегодня нашего предстоятеля на небо живьем в половину седьмого со старой груши.
Владыка Герасима торопит:
– Шесть уже! Чего копаисся? Мантию новую тащи, посох, панагию в брыльянтах!
Облек во все новое да чистое, на грушу подсадил. Притихли в благоговении.
– Герасим! Бегемотина такая! В половину седьмого утра или вечера?
– Так разве их разберешь? Сиди смирненько, владыченька, ангела спугнешь!
А сам под деревом дремлет.
– Вроде опаздывают…
– Полчасика еще. Да ты выше карабкайся, преосвященство! К самой макушке рви!
Герасим под грушей в здоровый сон провалился. А как от сна восстал – нет святителя! Никак колесница увлекла? Только мантия с посохом на Герасима свалилась.
Для всех, конечно, понятно: иерарх свою славу Герасиму передал, а сам в огненных колесницах в лучшую жизнь перенесен. Так Герасим сам владыкой стал. Даже имя себе новое взял – Амфибрахий Первый. Славный был иерарх! С изюминкой!
Это потом один историк неверующий раскопал. Герасим подслеповат был, не разглядел, что владыка-то на груше остался. Слезть боялся. Одичал. Оброс. По осени с листвой опал и поступил в цыганский табор в качестве медведя. И обрел смысл жизни. Уже и мемуар издали.
Доброта спасет мир!
«Книга тайн и запретов» была такая запретная, что ее лет триста никто написать не решался. Поэтому ее издали ненаписанной. Авва Хмим усердно ей руководствовался, особенно в учении о благодати: «Понеже благодать свойство имеет токмо на браде упокоеваться, ничтоже иное в сем мире тленном и развращенном не удержит ея, единая токмо брада, ибо свойство мира сего – недержание благодати. Посему и не смеет жена в иерейском чине подвизатися за неимением брады, разве благообразные инокини, брады имущия» (13:7).
Чтобы к святости приобщиться и благодать стяжать, растил авва бороду нещадно, ночью пять раз вставал, чтобы прирост благодати наблюдать. И таких успехов достиг, что пришлось ему четверых послушников приставить, чтобы было кому бороду за старцем таскать. А службу совершал, стоя на столпе, иначе в бороде совсем запутывался и прихожан удушал, такой кустистой одаренности был человек! Из других Поместных Церквей приезжали предстоятели дивиться на такую силу Православия.
Одна печаль – мыши в бороде завелись. По первости ловил окаянных да в поле выносил, да разве их всех изловишь? Кошек запускал – ни одна не вернулась! Перешли на сторону противную! Да и что говорить? Жалко их! Такие крохотные! В руку возьмешь, а там малюсенькое сердечко трепещет! Стал их старец из сочувствия подкармливать. До половины обеда в бороду отправлял, а на ночь мармеладки подкладывал.
– Что это у тебя, отец Хмим, снова щи в бороде?
– Это не мне. Это мышкам.
И прослезится.