Лицо начальника гидов просветлело – Ромео действительно гордился своим детищем.

– Понравилось? Мне и самому нравится…

Цахи важно покрутил головой. Невольный участник мамашиных хепенингов и демонстраций, он ощущал себя экспертом по данному вопросу.

– Разве что онлайн-эффектов маловато. Но это легко добавить.

– Онлайн-эффектов? О чем ты?

– Пойдем, покажу… – вскочил на ноги Цахи. – Ты говорил, Беер-Шева как раз сейчас группу ведет? Где они, далеко?

Ромео на секунду задумался.

– Думаю, отдыхают. На Эй-семь, у лифта. Где когда-то паренек в шахту сверзился…

– Самое то, – кивнул Цахи. – Там же на дне его призрак, так?..

Когда Цахи Голан взвыл, тоненько и протяжно, и этот звук, усиленный трубой шахты, донесся до хомячков, сидевших на ее краю семью уровнями выше, стало не по себе даже самому Беер-Шеве – бывалому гиду, задурившему головы не одной сотне доверчивых лохов. Все повскакали с мест, и лишь немногие нашли в себе мужество сразу посмотреть вниз. Остальные подошли чуть позже. Побледневшее лицо Беер-Шевы добавило убедительности происходящему. В принципе, можно было бы удовлетвориться только этим, но Цахи не собирался останавливаться на достигнутом. Как утверждали мамашины тетки, звуковые эффекты хотя и важны, но сильно уступают зрительным. Поэтому он быстро вымазал щеки и лоб бетонной пылью и на секунду высунулся в шахту.

Всего на секунду – но результат превзошел все ожидания. Как утверждал потом Беер-Шева, столпившиеся у края шахты лохи немедленно впали в истерику разной степени тяжести. Исключением стали лишь две хомячихи, которые благополучно хлопнулись в обморок и потому не принимали участия в дальнейшей суматохе. Остальные же визжали, рыдали, кричали, плакали друг у друга на плече, а какой-то мрачный хомяк, уставившись в одну точку, еще долго – до самого спуска в вонючий ад нелегалов – продолжал повторять одно и то же слово: «Призрак… Призрак… Призрак…» – и тем ужасно надоел прочим экскурсантам, которые, в общем и целом, оправились несколько быстрее.

Странно ли, что после этого случая к новичку накрепко прикипело прозвище «Призрак»? Нет, не странно. Если уж удивляться, то лишь тому, что это прозвище нашло Цахи Голана так поздно. Разве не призраку застреленного чужого старика был он обязан самим фактом своего появления на свет? Разве не призраком – почти бесплотным от нежелания его замечать – стал он для своих собственных родителей? Разве не призраком этих же родителей считали его полицейские следователи, наглые репортеры у зала суда, судья в нелепой мантии, воспитатели в исправительном учреждении? Даже для Боаза – единственного друга-приятеля с низким лбом первобытного охотника, – даже для него Цахи был прежде всего призраком, красивым воспоминанием о школе, об интернате, о нескольких нормальных годах между беспризорным прошлым и тюремным будущим…

В новую жизнь Призрак вошел легко и основательно, быстро освоив секреты экскурсионного бизнеса. Дикий Ромео меж тем все больше и больше замыкался в своем горе. «Тали, Тали, Тали…» – как и все мантры на свете, эта вездесущая настенная формула по мере повторения необратимо утрачивала свой первоначальный смысл, мало-помалу превращаясь из локальной тоски по конкретной девице в глобальную жалобу на равнодушие мира перед лицом невыносимого человеческого сиротства.

Отчего это выражалось именно в лунатизме?

Не оттого ли, что принципиальная недостижимость луны лучше всего символизировала тщетность надежды на счастье? Обе они – и луна, и надежда – зарождались в полнейшей темноте – тоненьким лучиком, едва заметной светлой полоской. Обе затем росли, с каждым днем набирая силу, обрастая плотью, обнаруживая на своем теле пятна – неприятные, но пока еще терпимые. И обе предавали, отступали, сваливались на ущерб – и когда?! – в тот самый момент, когда наконец достигали желанного пика полноты, вожделенной степени совершенства! Но и это еще не все: предав и уйдя, обе обманщицы вскоре возвращались, чтобы снова повторить ту же мучительную пытку…