Спрашивал Батищева Леонтьев:

– А ты, солдат, не даром стараешься?

– Видал я, – отвечал Батищев, – дальние горы, на которых и летом снег. Видал я дальние леса, на которых и зимой листья. Видал я теплые моря, на которых и зимой льду нет нисколько. И не видал я места лучше нашего и другого народа, что был бы нас бойчей. Работаю я, мастер, не для временной пользы, а ради славы народной, чтобы били мы шведов, проливая малую кровь, чтобы сошли мозоли с наших рук и было бы нам время самим и соловьев слушать, врагов не боясь.

– Я знаю, с кем ты их слушаешь! Но о соловьях разговор будет после.

– Я давно с тобой хочу поговорить о больших делах, – сказал Батищев.

– Слушай, Яков, – сказал Леонтьев, садясь на лавку. – Стар ты несколько, можешь ты получить чистую отставку. Признайся перед господином стольником, что дело не выходит. Побьет он тебя, конечно, но не до смерти, потому что деньги я за тебя, что на работу издержаны, отдам, хоть и не все. А снасть твою мы с тобой построим где-нибудь на речке подальше, в малом виде. Пускай сверлит она ну два, ну три ствола. Забогатеем, и за тебя дочку отдам, ничего, что ты и не оружейник, и собою староват.

– Нельзя, мастер. Ты человек немолодой, но не слыхал ружейного стука, не видал, как ходят наши в зеленых кафтанах в атаку, не видал, как проходит по полям победа. Я на тебя, мастер, работать не буду. Я человек служивый, служу государственному делу.

– Слушай, солдат! Я с тобой хотел добром говорить, а не хочешь – я на тебя донесу, что ты сидел в горнице запершись и, в противность царскому указу, запершись писал, а за это кнут.

– А доноси! Я тебе покажу, что писал, – ты ведь тоже грамотный.

Мастер нагнулся к столу и прочел на синеватой бумаге донесение, написанное крупными, хвостатыми буквами. Начиналось оно так: «В прошлом, 1714 году по твоему государеву указу велено было мне на Туле, на реке Упе, построить водяные оружейные заводы для обтирания и сверления стволов к прибыли казне, и ныне те оружейные заводы сделал я и поставил на ход, и ныне на тех заводах вода стволы сверлит, и прибыли от того государевой казне три алтына да две деньги от ствола».

– Эх ты, пропащая душа! – сказал Леонтьев. – Какими ты деньгами бросаешься, бездонные твои карманы, просяная твоя душа!

– А может, вспомнят обо мне когда русские люди…

– Не вспомнят, солдат, хотя крику ты наделал много, а вот ругать тебя будут пожиточные люди.

– Ну, пускай ругают.

содержащая рассказы о колоколах и о пушках и описания пробы ружейных стволов.

Было воскресенье, погода на дворе стояла хорошая.

Батищев постучался ранним утром к своему хозяину.

– Мастер, – сказал солдат, – а сегодня я буду те стволы пробовать – тебя зову.

– Может, разорвутся! – засомневался мастер. – Ты подумай, порох – зелье строгое, а на пробе стволы двойным зарядом заряжаются.

Леонтьев быстро скинул тулуп, опорки, натянул козловые сапоги, надел синий кафтан и подпоясался праздничным кожаным поясом с серебряным убором.

Пошли. В синее небо подымались из труб зимние голубые дымы, красное солнце золотило купола церквей.

– Экая тишь и скука! – сказал Леонтьев. – А прежде сколько в праздник было над Тулой колокольного благовеста!

– Прибраны колокола к делу, – возразил солдат.

– Пропали они за хвастовство и водку, и хвалить этого нельзя. И было то так: побили нас шведы под Нарвой, и потеряли мы пушек до множества…

– Больше чем три полста, – вздохнул солдат.

– Конечно, обидно было… Нынешний царь тогда в Новгороде проживал, смотрел, как город окапывают: шведов ждали.

– Тогда, говорят, и кремлевские стены в Москве чинили.