– Бля…

Я всегда любил дождь. И весёлый подмосковный дождик, рассыпающий хрустальные горошины по крыше старой дачной терраски, и питерский дождь, смешанный с ледяным балтийским ветром и запахом мокрого гранита. Душный тропический дождь, падающий на джунгли, я бы, наверное, тоже полюбил, но в тропиках я не был.

Учения проходили в Прибалтике, и природа, наверное, играла за условного противника, потому что нам достался неправильный, белорусский дождь – беспросветно-унылый и какой-то особенно мокрый. Он прицепился к нам на выгрузке, без отдыха поливал на марше и теперь пытался смыть позицию узла наведения авиации в соседнюю речушку с непроизносимым литовским названием. Этот дождь я возненавидел.

Шеф приказал солдатам надеть ОЗК без противогазов, поэтому бродившие под дождём бойцы в тусклом свете автомобильных фар были похожи на стаю сутулых гоблинов.

Учения были задуманы с размахом, планировались реальные перехваты, поэтому «в поля» вывезли не только подвижную группу, но и тяжёлые РЛС. Конечно, по такой погоде о полётах нечего было и думать, но нормативы на развёртывание нам никто не отменял. Я с завистью смотрел на станции «подвижников», которые давным-давно развернулись и теперь, сидя в сухих аппаратных, наслаждались заслуженным отдыхом. У нашей же станции хребтовую балку антенны можно было поднять только краном, поэтому ратный подвиг затягивался.

– Пойду погоду гляну, – сказал я шефу и полез в высотомер. На самом деле, мне захотелось хоть на пару минут спрятаться от дождя. Я включил высокое и покрутил верньер азимута. Дождевая засветка висела над точкой без просветов, конца-краю этому мокрому безобразию не было видно даже с помощью РЛС. Пора было выбираться обратно.

Наконец собранную приёмо-передающую кабину закатили на холм; принимая нагрузку, недовольно заревел дизель, и я, трижды сплюнув через левое плечо, включил питание. Станция работала! Все приемо-передатчики исправно молотили, оставалось только сбросить картинку офицерам боевого управления. На постоянном аэродроме сигнал с нашей станции шёл на КП по подземным кабелям, а здесь нужно было использовать радиотрансляционную линию, изделие «Фаза». За «Фазу» отвечал прапорщик Коля Аристов по кличке «Курсант Фаза».

– Коля, включай «Фазу», – приказал я, а сам по радио запросил подвижной командный пункт:

– «Бабочка» – «Дренаж».

– Отвечаю… – буркнуло из рации.

– «Дренаж» к работе готов!

– Ни хера ты не готов! – помедлив, отозвалась «Бабочка», – картинки от тебя нет.

«Ну, началось… – подумал я, – то понос, то золотуха…»

Передатчик радиолинии явно работал: по экрану осциллографа скакали импульсы, а катушка выходного контура противно свистела. На всякий случай я покрутил ручки настройки, поменял каналы – безрезультатно. На ПКП[38] дожидались только картинки от нашей станции, чтобы доложить наверх по готовности и завалиться спать, поэтому каждые четверть часа грубо нарушали правила радиообмена, своими словами квалифицируя суть проблемы и наши действия.

От сквозняка качнулась брезентовая занавеска, и в индикаторную машину ввалился шеф, третий день мучительно трезвый и от этого злой, как эскадрильский кобель Агдам, покусавший в прошлом месяце замполита. Пса попытались пристрелить, но он сбежал, грамотно используя складки местности. Теперь пёс по ночам бродил вокруг стоянок, пугая часовых горящими волчьими глазами и замогильным воем.

– Ну, долго ещё будем жалом водить? – склочно поинтересовался шеф, – картинку когда «Бабочке» дашь?

– Товарищ майор, – засуетился Коля, – «Фаза» не идёт, уж мы с товарищем старшим лейтенантом бьёмся, бьёмся… Что будем делать?