Кто-то не стерпел и ответил, и началась яростная потасовка, угрожая разрастись во всеобщее побоище. На танцплощадку заспешили дежурившие в парке дружинники. Со всех сторон раздавался резкий свист их милицейских свистков.

Клыков хотел было вмешаться, разнять дерущихся или даже задержать кого-то особенно ретивого, удостоверение было при нём, как вдруг его крепко схватил за руку приятель:

– Надо двигать отсюда, пока не появились наши коллеги! – прошипел Брякин, отчаянно вращая головой из стороны в сторону. Лицо его раскраснелось от напряжения.

– Но ведь мы же милиционеры! – опешил Клыков.

– Район не наш. Зачем нам чужие проблемы? – тянул Брякин к выходу товарища, воровато озираясь по сторонам.

От той истории у мужчины остался неприятный осадок. Прошли годы, а он всё не мог для себя решить, что это было: трезвый расчёт будущего карьериста или обычная трусость?

В дверь постучали.

– Кто там, входите! – недовольно возвысил голос Клыков.

«Ни хрена покурить спокойно не дают, мать твою!» – мысленно, выругался опер.

Дверь приоткрылась, и на пороге появилась незнакомая с испуганным лицом женщина. Она была одета в синий форменный китель работника железной дороги, а густые белокурые волосы, сбившиеся на сторону, явно свидетельствовали о том, что недавно на её голове находился головной убор.

– Простите, – сказала незнакомка, заглядывая в комнату и нерешительно переминаясь с ноги на ногу, – я хотела сделать заявление.

– Заходите, гражданка, и закрывайте дверь! – скомандовал Клыков. – Сквозняк устроили, – недовольно добавил он, вылавливая ожившие на столе бумаги.

Он ещё не отошёл от недавнего совещания, и его щёки горели от негодования.

Женщина несмело переступила порог и проследовала к столу оперуполномоченного.

– Заявление, значит, хотели сделать? Так делайте! – хмуро предложил ей капитан, с силой давя в пепельнице отчаянно дымящую папиросу.

– Я проводница юго-восточной железной дороги, Копейкина. Вернулась сегодня из рейса и обнаружила, что из дома украли магнитофон сына.

Незнакомка замолчала, нервно теребя в руках тот самый головной убор, который был на ней ещё минуту назад, – форменный берет.

– Как, то есть украли? То есть почему вы решили, что украли? – поправился милиционер.

– Вынесли через окно!

– Вы вот что, гражданка, присаживайтесь и расскажите всё толком!

***

– Ну, на фига ты, Женька, всё время назад плёнку перематывал? Кто тебя просил? Вот смотри, как её зажевало. Теперь целый час будем разматывать, да ещё порыв в двух местах! – Педро и Евгений хлопотали над магнитофоном, осторожно вытягивая из аппарата пучок запутавшейся в его недрах плёнки.

Сгустились поздние сумерки, и пары, сформировавшиеся на танцах, стали разбредаться по соседним дворам: кто-то уселся в тёмной беседке, и оттуда доносились счастливые голоса и сдавленный смех. А некоторые ушли гулять в город, выйдя на улицу через арку между соседними домами.

То тут, то там в прозрачном вечернем воздухе раздавались весёлые возгласы разгорячённых танцами молодых людей.

– Да песня одна очень Галке понравилась! – оправдывался приятель. – И потом, откуда я знал, что у мага задняя перемотка заедает?!

– Понравилась! – передразнил Педро. – Ладно, иди уж к своей Галке, а то вон, совсем заждалась твоя пассия! – кивнул он головой в сторону одиноко стоявшей у подъезда девушки. – Всё равно ничего не видно. Придётся мне домой тащить эту бандуру и там уже полный марафет наводить. Хорошо, что хоть не с самого утра на работу переться!

– А ты порванные концы ацетоном прихвати. Потом раза два плёнку промотаешь, и Вовка ничего не заметит! – посоветовал окрылённый добрым участием приятеля Женька.