Как оказалось, мерзкий колдун действительно перекрыл все ходы и выходы в Море со стороны местности Зарья, и обложил все проходящие лодки непомерной пошлиной, на что поставщики либо совсем не желали снабжать население одиноких островков, либо ломили такую цену, что кое-где, как говорили, одного целиком выкупали в выгребной яме вместе с товаром.

Винна сидела посреди Козьей площади, слушала соседские разговоры и, наконец, выдала самое здравое суждение, по мысли большинства присутствующих.

– А не пойти ли к колдуну и попросить отменить пошлины?

Воцарилось молчание.

Винна смущенно продолжала, обнимая Корь и ужасаясь собственной инициативности:

– Ну, может, снизить?

Все молчали, только козы мерно жевали травку на Козьем пастбище.

– Ладно, – неохотно поднялась Винна, – надо, в общем, кого-то послать, чтобы колдуна уговорить. Вон ты, Папарик, – у тебя вид жалостливый, ты даже хомяков разжалобить умеешь, чтобы подешевле товару набрать, так ты пойди и поплачься… видать, и колдуна разжалобишь…

Все оживились, загомонили, площадь пришла в движение, и отовсюду к бедному Папарику потянулись лапы, крылья, руки и копыта, чтобы поздравить с выдвижением в такую важную миссию. Несчастный ошалело пожимал все протянутые к нему конечности и начинал потихоньку плакать и прижимать к себе по очереди жинку и все семнадцать детишек. Те также разревелись и начали причитать, отчего собрание и вовсе приняло вид крайне скорбный и одновременно воодушевляющий.

В задних рядах кто-то уже начал сочинять торжественную оду павшему герою, однако эту инициативу дружно прикрыли медной лоханкой, на которую сверху осторожно присел медведь. Папарик, всхлипывая, направился в обнимку с соседями в Козий трактир, представлявший собой большую яму, накрытую ветками, и половина площади потянулась за ним, дружно хваля мужественного соседа и потихоньку делая ставки, вернется ли он целиком или по частям, или вообще сгинет безвозвратно в чащобе вокруг замка Зарья.

Оставшиеся тихо расходились по своим лодкам, козы мирно направились на ночное пастбище, и только Винна еще какое-то время сидела на площади в обнимку с Корью, пока свежий воздух с Моря не напомнил о простудах и прочих неприятностях. Винна, пребывая в весьма неприятном состоянии духа, вытянула из трактира соседа-бобра, в чьей лодке они приплыли, и они вместе направились к своим островам. Старик бобер мирно прикорнул у носа лодки, увешанного крохотными фонариками, которые они с Винной слепили на прошлое зимнее солнцестояние. Лодка сама знала дорогу и деловито поскрипывала, переругиваясь лениво с особо настырными волнами, на пути домой.

Корь виновато помахивал хвостом и косился на Винну, которая чувствовала себя премерзко и уговаривала саму себя, что все это от начинающейся простуды. Однако, как ни силилась она, чихать так и не начала до самого дома. Бобер приткнул лодку на пристани и попросился по-соседски переночевать в сарае, куда тут же и направился. Винна же посидела еще на крыльце, вспоминая собрание и хнычущего Папарика, и пошла спать.

Наутро удивленный бобер увидел у лодки нагромождение вещей, среди которых чемодан Винны занимал особое место, горой возвышаясь над окружающей местностью, а посреди всего этого великолепия сидела Винна, укутанная двумя шарфами, и натягивала высокие сапоги. Бобер осмотрелся, оценил обстановку – а в цели путешествия он, зная доброе сердце Винны, и не засомневался, и методически, через возражения, плач и причитания соседки, начал возвращать большую часть имущества обратно в дом, оставив напоследок небольшой рюкзак, мешок припасов и чайник, который так и не смог выдрать из рук Винны. Наконец, он водрузил Винну и Корь в лодку, самолично повесил на дверь избушки и сарая большие навесные замки, передал мышам буханку хлеба и строго наказал не трогать запасы, на что мыши, дружно всхлипнув носами, кивнули, и высыпали на берег провожать хозяйку.