А потом ее, завернув, словно младенца, в полотенце, так что наружу торчит только мокрый холодный нос, который хозяйка зачем-то целует, несут к дивану, на котором уже разложены орудия пытки: фен, расческа, массажная щетка, пуходерка, ножницы – хозяйка не упускает возможности заодно подрезать ее шелковистую шерстку на лапах или животе.

   В-общем, это день, который Оливка отмечает в календаре черным. День, когда она несчастна. Когда мир отворачивается и отрекается от маленькой и еще вчера всеми любимой собачки. День, когда она отчаянно жалеет, что родилась йоркширским терьером.

   Но если вы думаете, что она так это оставляет, вы очень сильно ошибаетесь. У нее, конечно, нет фена, расчески и когтереза. Но Оливка знает и умеет, как показать хозяйке свою смертельную обиду. И поэтому сегодня она не придет спать к ней под бок и не уткнется носом в сгиб локтя. Ну уж нет. Она повернется, ээээ, скажем, спиной, или хвостом, как вам угоднее, и так будет спать себе, не удостаивая подлизывающуюся к ней хозяйку даже взглядом. Пусть пострадает. Как пострадала она.

6. Оливка в разочаровании.

   Это было особенное лето, не похожее на другие. Ведь обычно как было? На полтора-два месяца Оливку отвозили к бабушке и оставляли там, безжалостно бросали. Нет, конечно, хозяйка утирала крокодиловы слезы, тысячу раз целовала ее в черный блестящий нос – но что толку, если потом она закрывала дверь и уходила. К другим собакам. Наверняка.

   Когда хозяйка, наконец, возвращалась за ней, уверяя, что она самая-пресамая любимая, единственная собака, самая красивая и умная, что она, хозяйка, весь отпуск только о ней и думала, и скучала – ага, а чего было тогда оставлять,– скептически думала Оливка, – собака придирчиво ее обнюхивала в поисках следов преступления. Явных следов не было, вроде как. Ну, спаниэля гладила хозяйка. И вот, какая-то такса долго сидела рядом с ней, оставив едва заметный ароматный след на ее юбке. А на коленях, кажется – фу! – сидела кошка. Зачем-то. Странная она какая-то, зачем кошку брать на колени? Но все это мало убеждало Оливку. Она отчаянно ревновала и страдала.

   В это же лето дни шли за днями, а хозяйка ее никуда не отвозила. То есть, наоборот, отвозила, в тысячу прекрасных мест, одно лучше другого, река сменялась озером, а то – заливом, палатка ставилась то на песчаном, то на каменном берегу, то на траве среди сосен.  И везде можно было найти камни или, на худой конец, палку, которые без устали бросала ей хорошо выдрессированная хозяйка. А бабушка… Они заезжали к ней в гости, но уезжали обратно вместе.

   В-общем, это было прекрасное, многообещающее лето, когда Оливка вновь полюбила слово «гулять», в котором таилось столько сюрпризов.

   Так было и этим утром.

– Оливка, собирайся, мы едем за город.

   За город! Это было любимое слово. Или два слова? А какая, собственно, разница, если за этим скрывалась радость свободы!

   И они поехали. Машина, руль, дорога – все такое знакомое и каждый раз не знакомое. Оливка вставала на задние лапы, опираясь передними на руку хозяйки, и выглядывала в окно, проверяя, куда они едут, знает ли она эту дорогу, или впервые на ней. Путь был длинный, но чем длиннее путь, тем интереснее приключение, изогнутый дугой оливкин язык захватывал воздух, а глаза щурились. Собака была счастлива.

– Приехали.

   Что??? Куда приехали? Оливка смотрела по сторонам и не понимала. Машины, дома, улицы – ради этого стоило ехать в машине почти три часа?

– Пойдем гулять. – И хозяйка прицепила к ошейнику поводок и начала вышагивать по пыльной мостовой между каменными, а порой и деревянными домами, останавливаясь, чтобы сделать кадр на телефон или просто поглазеть на какие-то совершенно неинтересные развалины. Оливка семенила сзади, обиженно и недоуменно поводя носом.