Милая Оля, позволь мне поздравить тебя со званием Народной артистки. Народная карамель всегда лучше других и вкуснее. Теперь и ты будешь лучше, добрее и с большей любовью относиться ко мне. Ты опишешь мне торжества обязательно и не будешь отделываться одними обещаниями, как это было относительно Ясной поляны и завтрака у Горького.

Была у меня Екатерина Павловна, но очень ненадолго. Когда она обегала дом и сад, то я заметила у нее слезинки на глазах… Этому визиту я обрадовалась очень и не могла скрыть своей радости… Почему-то было трогательно. Ты поговори по телефону с ней, пусть она расскажет свое впечатление. Как бы я хотела послать тебе цветов из нашего сада! Прими их мысленно. Я нарву букет и поставлю перед твоим портретом с надписью: народной артистке. Привет всем. Целую. Маша.

У меня болят глаза.

Милая сестрица! Посылаю Вам цветиков из нашего сада и надеюсь, что Вы уже излечились от угара славы и Ваши рабыни тоже. Теперь уже можно написать бедной родственнице Марии.

У нас много хризантем. Пока еще тепло. Хочется в Москву.

Машенька, дорогая, ты, небось, дивишься, что я не пишу? Понимаешь, так много нужно тебе писать, так о многом потолковать, что жуть берет и боязно браться за перо – от трусости. Вот тебе и карамель народная! Ты меня очень рассмешила этим прозвищем и тем, как ты цветы поставила пред моей фотографией с надписью.

Поблагодари «Мишеля» за телеграмму – тронута. У меня лежит ворох писем и телеграмм, и я со страхом приглядываюсь к этой растущей кучке каждый день и трусливо окунаюсь во всякие каждодневные нужды и заботы. Сегодня решила начать с родственников.

Ждали мы этого большого праздника, но никак не думали, что праздник этот примет такие грандиозные размеры. Если бы мы выслушивали все адреса и приветствия – мы бы сидели дня три. Обществ. комитет устроил очень хорошо – напр., все театры выходили разом и от всех говорила наша чудная «Саня»[45] с дрожью в голосе от переживания, а остальные только передавали адреса, дары и поздравления, и так объединялись все поздравители. Сцена была до самой глубины открыта, затянута светлой материей – амфитеатром сидела вся труппа и весь организм театра; посредине – широкая белая лестница с золотым ковром, по которой, под звуки фанфар, спускались юбиляры, впереди шла Раевская, по бокам – Лилина и я, – когда показались наши «два» – театр весь встал и гремел все время, пока мы усаживались. Говорили потом многие, что до слез трогал этот момент, что уж очень хорошо спускались по лестнице. Да, а на потолке распласталась огромных размеров белая чайка. По бокам лестницы в огромных белых вазах красовались огромные красные цветы. До 12 ч. был прием гостей, были речи Луначарского и др., была группа иностранцев; было много подарков – ими завалена целая комната у нас в музее. Совершенно очаровательный подарок от Камерного, и МХАТ 2-го (последний огорчился, т. к. подарок однородный, только разница в форме и окраске): старинный небольшой эмалиров. ларчик – под открывающейся крышкой – овал, кот., «быв заведенным», также открывается, и выскакивает чудесная синяя птица, с трепещущими крылышками, с двигающимся беленьким клювом – пьет, пьет, затем ныряет, и овал захлопывается, и – конец очаровательной сказке! Занятно пела татарочка свой привет. Театр Станиславского парадно и ярко пел кантату. За кулисами – масса народу, цветы, голоса… Да, за юбилярами ездили в автомобилях с цветами. За мной приехали Ершов и Массальский