У нее не было ответа, только чувство – что вот этот бессмысленный, безымянный секрет – и есть самое важное. Она села, прислушиваясь к этому странному чувству внутри. Керидвен, сказала она. Меня зовут Керидвен. Но безымянное чувство от этого не ушло.

Она поднялась на ноги. Опять посмотрела на себя. Из кончиков пальцев, из запястий, из локтей, изо всех выступающих точек на теле сквозь белую ткань выступали и тянулись, тая в плотном сумраке, тонкие золотистые нити, будто побеги. Она опустила взгляд – из пальцев ног, из ступней тоже выходили нити, как корешки, и уходили внутрь, в темную поверхность камня. Она присела, проводя по нему рукой – сквозь черный песок блеснула искра. Она приложила ладонь к поверхности, и услышала дрожь – будто огромный зверь дышит в темноте.

Тогда она легла и закрыла глаза, чувствуя спиной спину, чувствуя, как обступает вокруг просторная, как океанское течение, тишина. То, что остается, когда вокруг нет никого и ничего. То, что принадлежит только ей.

«Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его? – спросил вдруг у нее в голове злой и насмешливый голос. – Вденешь ли кольцо в ноздри его? Проколешь ли иглою челюсть его? Будет ли он много умолять тебя и будет ли говорить с тобою кротко? Сделает ли он договор с тобою, и возьмешь ли его навсегда себе в рабы?»

Мир вокруг завертелся, быстрее и быстрее, как ярморочная карусель. «Станешь ли забавляться им, как птичкою? Свяжешь ли его для девочек твоих?»

Будто огромная ладонь толкнула ее в спину, и Керидвен села на кровати, в своей спальне, прижимая одеяло к груди, с бьющимся сердцем.

«Клади на него руку твою, и помни о борьбе: вперёд не будешь», – механически договорила она строчку, знакомую с детства, и только тогда поняла, чей это был голос – именно так перед Кругом на Авалоне говорил Безымянный.

Нелепый сон Керидвен не столько напугал, сколько разозлил. Нашел Иова на гноище, тоже мне. На себя бы посмотрел, кур ощипанный! Она с досадой ткнула кулаком в подушку. Из-под подушки выкатился корешок. Керидвен обозлилась еще больше – теперь уже на себя. И сама хороша, дурища, взяла из чужих рук непонятно что – а потом удивляется, что снится всякая дрянь! От дурных снов, как же. Держи карман шире. Знала же, что у сестры Урсулы не все дома – а туда же.

Керидвен вспомнила монастырский госпиталь, и ее передернуло. То-то у Безымянного крышенька потекшая была. Посиди в таком месте тыщу лет, еще и не так двинешься… Ох, не быть ей монашкой, это точно.

Сквозь ставни уже сочилось серое утро. Керидвен вздохнула, и принялась одеваться. Выкинуть злосчастный пионовый корешок у нее все-таки рука не поднялась, она сунула его на полку, неловко задела локтем листки, засунутые сверху – по комнате разлетелись списки травника, которые, повинуясь обещанию, все носила ей потихоньку сестра Фиона. Керидвен со вздохом принялась собирать страницы. «Трава сия принадлежит Сатурну… настой ее очищает кожу, сводит веснушки, пятна, лишаи и морщины…» А, точно, ястребинка, вспомнила Керидвен. Это она откладывала рецепты, которые стоило попробовать, да закрутилась. Керидвен вгляделась в страницу. «Растение для вещих снов – ястребинка с тремя головками. Сорви ее в ночь Мессы Йоуна да положи под голову, когда тебе придет в голову увидеть вещий сон. Но берегись повторять сие часто, ибо это может вызвать головную боль». Керидвен заморгала. Чего-чего? Совершенно было не в духе Калпепера. Ниже почерком сестры Фионы на полях было подписано: «Ошибка переписчика, не бери в голову».

Вот именно! Керидвен сунула листок обратно на полку.