Эльфин был распластан по стене и едва дышал – так, будто его прижало невыносимой тяжестью. Черный дану стоял напротив, вытянув в направлении Эльфина руку, указывая двумя пальцами, будто больше ему и не нужно, чтобы выдавить из Эльфина воздух – а смотрел на нее, на Керидвен. Эльфин тоже на нее смотрел, и это было невыносимо.

– Не мучьте его! – крикнула она.

У черного прошла какая-то тень по лицу. Он медленно повернул голову к Эльфину. Эльфин дернулся. Черный так же медленно повернул голову обратно.

– Назовите три пункта, которые вам дороги. За исключением него, – он кивнул на Эльфина.

– Что? – переспросила она.

– Что угодно, что вы любите. – повторил черный дану. – Вещи, люди, явления. Или он вас уже выпил так, что ничего не осталось?

– Я не… – трепыхнулся Эльфин.

Черный резко оглянулся на него.

– Ты прошляпил Жажду, Гатта. Ты пытался это скрыть. Ты пытался мухлевать с Кругом – ладно, но ты пытался мухлевать с Единым! Как ты развлекаешься – твое дело, но нарушать Завет на своей земле я тебе не дам.

– Он не хотел мне вреда! – крикнула Керидвен.

Черный повернулся к ней.

– Не хотел – не причинил бы. Три пункта. Ваш последний шанс.

Керидвен облизала губы. Во рту пересохло. Она зажмурилась, опять оказываясь в том же колодце. Мысль билась о стенки пытаясь выпрыгнуть. Что-нибудь! Кто-нибудь! Пустота посреди нигде. Эльфин – призрачный, туманный, серебряный. Кто-то на земле перед ним. Эльфин его вздергивает – легко, без усилия… кто это?

– Б-блейз! – с облегчением выдохнула она. – Блейз! Брат! У меня был брат! Есть брат, – поправилась она.

На лице у черного отразилось отвращение.

– Дальше.

Эльфин. Мягкий, спокойный голос. «У вас есть какое-то место, которое дорого вам обоим?» – «Да…»

– Дом! У нас был дом! Небольшой, с изгородью… – она вдруг испугалась, что черный дану ей не поверит или решит, что это неважно, и заговорила быстрее. – Там еще камень всегда выпадал, сбоку… и половик у входа, такой… если тряпки нарезать, на такие полосочки, и потом сплести косичку, и потом ее завернуть, и сметать, то половики получаются хорошие, прочные, и ноги на входе вытирать хорошо, и не дует, и хватает их очень надолго, тот, который у входа, мама еще шила… когда жива была…

– Я понял, – сказал черный дану. – Дальше.

Дальше… дальше… мысль билась, как ночная бабочка о стекло. Блейз… дом… мама… Эльфин… Ей ни на чем не удавалось сосредоточиться – будто она мышь, которая попала в банку и не может выбраться.

– Я… я помню песню, которую мама пела, – жалким голосом сказала она. – Это подойдет?

Черный скривился.

– Ну, попробуйте.

– В чащобе чертог высокий стоит,

Я слышал небес колокольный звон,

Траурным пурпуром весь он укрыт.

И Бога люблю я превыше всего.

Брови у черного поползли вверх. Керидвен немного приободрилась.

– В чертоге этом ложе стоит,

Я слышал небес колокольный звон,

Алый покров на ложе лежит,

И Бога люблю я превыше всего.

Под ложем поток без берегов,

Я слышал небес колокольный звон,

Часть его – воды, часть его – кровь,

И Бога люблю я превыше всего.

У ложа в изножье терновник растет,

Я слышал небес колокольный звон,

С его рожденья он вечно цветет,

И Бога люблю я превыше всего.

Над ложем луна посылает лучи —

Я слышал небес колокольный звон,

Знак, что Спаситель родился в ночи.

И Бога люблю я превыше всего.

Керидвен перевела дух. Черный дану миг смотрел на нее без выражения. Потом опустил руку – Эльфин съехал со стенки на пол.

Черный одернул манжет.

– Все-таки ты поразительно удачливый мерзавец, Гатта, – сказал он, и вышел.

Керидвен кинулась к Эльфину и прижала его голову к груди. Эльфин застонал.

Белая, за всем этим наблюдавшая, тихо засмеялась.