– Ты не любишь кошек?

Испугавшись, что сейчас китаец скажет, что она просто не умеет их готовить, Рапунцель ответила:

– Я не то чтобы не люблю, я, ну, люблю иногда, временами. Когда мне это не мешает.

– Ну вот, – удовлетворенно сказал китаец, – значит, нужно было спасти.

– Почему я? Почему бы тебе или кому-то еще не спасать ваших дурацких кошек, мне есть чем заниматься! Кто вообще решил, что я должна спасти эту чертову кошку? Вот ты мне скажи, какой идиот?

– Я так решил, – сказал китаец, снова начав поглощать рис.

– ПОЧЕМУ? ЗАЧЕМ ТЫ так решил?!

– Это мой мир, я решил, что так будет лучше. Живая кошка лучше дохлой. Хотя, по большому счету, все равно. Вот, например, спасенную тобой кошку сейчас варят в котле те, кто обороняет крепость.

– Это ужасно, – сказала Рапунцель, закрыв глаза руками, как бы прячась от плавающего в кипящей воде трупика.

– Не знаю, но только они счастливы, им нечего было есть шесть дней, так что кошка – неплохой вариант. Тем более что на свободу-то она рвалась, чтобы окотиться. И благодаря тебе она смогла-таки это сделать. Еще и обороняющимся жизнь спасла. Видишь?

Не поняв, что именно она должна увидеть в съеденной кошке и чем она отличается от просто сдохшей, Рапунцель спросила:

– Вот ответь мне, как? Как вот ты решаешь, что должно быть так, а не по-другому?

– А как ты решаешь, что хочешь есть, а не в туалет?

Вопрос поставил Рапунцель в тупик, и она решила сменить тему.

– Что это за место? – произнесла Рапунцель тоном, не терпящим возражений, и, не дождавшись ответа, сказала:

– Похоже на сон…

– Это и есть сон.

– Чей сон? Мой? – спросила Рапунцель.

– Твой, мой, наш, их, – он кивнул себе за спину. – И их тоже, – он кивнул в сторону земли.

– Как я могу быть твоим сном, если ты в моей голове? – спросила Рапунцель.

Китаец вдруг встал с застывшим удивлением на лице, как будто ему сказали, что он ушел из дома, оставив чайник на плите, подошел к краю облака и стал что-то внимательно разглядывать, перегнувшись вниз. Удовлетворенный осмотром, он вернулся на свое место и сказал:

– Нет, в твоей голове нас точно нет.

– Хорошо, тогда объясни мне, что это все вокруг? – и Рапунцель широким жестом показала на окружавшее их пространство.

Китаец проводил взглядом ее руку и, умиротворенно улыбнувшись, изрек:

– Это все сон Брахмы.

– Кого?

– Брахмы.

– А кто это?

– Чувак какой-то.

– Ты так спокойно об этом говоришь, ты понимаешь, что ты в чьем-то сне, и тебе все равно? А кто такой этот Брахма, зачем ты ему снишься и зачем я снюсь тебе?

– Об этом знает только Брахма… Ну или тот, кому он снится.

Эта новость повергла Рапунцель в шок.

В этот момент произошла новая неприятность: в какой-то момент, точно не отследить, но Рапунцель с удивлением обнаружила, что китаец как бы разговаривает не с ней, а со своей глиняной миской, причем миска отвечает ему ее, Рапунцелевым, голосом. При всем этом она подпрыгивает и как бы даже жестикулирует.

Встряхнув головой, Рапунцель прогнала видение прочь.

Китаец продолжил:

– Ну да. А почему меня должно это волновать? Это мой мир. Каждый хозяин своего мира. Ты своего. Я своего. У каждого в его мире есть свои задачи. И каждый мир есть частичка другого мира. Ты есть частичка меня. Я есть твоя часть. Я есть Мир. Ты часть этого мира. Я есть твое маленькое отражение. Или ты отражение меня. Как тебе больше нравится. Мы с тобой части чего-то большего.

– И в какой части тебя нахожусь я? – спросила Рапунцель.

Лукаво подмигнув, китаец показал глазами в сторону набедренной повязки, но тут же рассмеялся и сказал, вытянув вперед левую ногу и растопырив пальцы:

– Вот здесь, между средним и указательным.