Ну, а Лев Толстой весьма же бесцеремонно, насильственно прививал тогдашней дореволюционной интеллигенции именно то самое псевдохристианское смирение, а еще и крайне бестолковую сдержанность по отношению ко всему тому простому и совершенно незатейливому злу.
Выставив простонародное хамство как вполне ведь полноценно законную обиду на царившую веками несправедливость, уж не спонсировал ли он всей той своей чрезмерной фарисейской кротостью истую войну внутреннюю и, кстати, более чем донельзя наихудшую из всех вообще когда-либо еще действительно возможных?
Где уж это было такое видано, чтобы на вполне доселе обыденном для всей общеизвестной истории военном поприще брат убивал брата, а сын родного отца…
И как это вообще предотвратят все те, погрязшие в беспрестанном непротивлении злу, сеятели и пахари неких донельзя абстрактных грядущих благ всего того действительно нового – свободного демократического мира?
Сумеют ли они и вправду достучаться до сердца, морально выпотрошенного всей той суровой правдой простого народа?
Ответ – он, конечно же, во всем исключительно отрицательный.
16
И то, кстати, является самым обыденным и непреложным фактом, что именно Лев Толстой и насытил российскую интеллигенцию непротивлением злу, в результате чего она вся сколь безвозвратно погрязла в самом полнейшем бессилии пред кровавым террором большевизма, что и впрямь-таки свирепо осатанел в изощренно лютом отрицании всякой подлинной интеллигентности.
Да только, чего это некогда истинно помешало действительно думы думающим людям довольно-таки вовремя отряхнуться от всех тех буквально снедающих им душу иллюзий и хоть сколько-то явно приостановить намечающийся крен «Варяга российской империи» в самую пучину анархии и совершенно бесконтрольного дикого произвола?
Ну, так в немалой степени тому явно еще поспособствовала именно та чуть ли не утробная проникнутость многих представителей российской интеллигенции всеми теми бравыми идеями, что были вычитаны ими из книг Льва Николаевича Толстого, а также и Чехова Антона Палыча.
17
Эти писатели вольно или невольно воплощали в жизнь идею вассального российского государства, которое, видите ли, не вполне так предостаточно склонялось в ниц перед передовыми (а уж в особенности в области интриг) европейскими державами, что неизменно в сфере внешних взаимоотношений держались одной лишь политики вероломства, коварства и хитрости.
И надо бы сразу сказать, что чистопородный, возвышенный идеализм был для них весьма лакомым куском жирного земельного пирога…
Использовать его безо всякого остатка, а затем и раздавить его в пыль!
А почему бы и нет, коль скоро многие представители духовной элиты некой средневековой державы живут же себе фактически на белых и перистых облаках.
Зиждилось все это на том самом сколь и впрямь незыблемом постаменте именно ведь того, что само воздействие на российские умы гигантов общемировой мысли было исключительно буквально же ужасающим.
Философ Бердяев вовсе не зря назвал Льва Толстого злым гением России, да и другие писатели тоже между тем были нисколько, вот скажем так, совершенно не лучше.
Лев Толстой, Чехов да и Достоевский, плетясь где-то совсем в хвосте широких общественных настроений, явственно подточили все главные основы общества, нисколько никак не ведавшего тех границ, где внутренняя свобода единовременно переходит в неистовое охаивание всего и вся.
18
Ведь существует и этакий сколь немаловажный аспект, как само по себе более чем безусловное закабаление людей, и без того имевших исключительно же смутное представление о буквально всяческой в этом мире житейской яви, тяжеловесными догмами вящей ирреальности, в которой им столь всегдашне хотелось бы жить, попросту вот совсем так невзначай обитать.