И квартира нашлась, с инструментом, вернее, комната у его духовной дочери… Я назову ее Людой. Это была красивая женщина, крепкая, как казачка Аксинья в «Тихом Доне» Шолохова. Хочу сразу сказать, что она была и доброй, и трудолюбивой, позже мы с ней подружились. Но оттого, что мы очень разные, не сразу нашли общий язык. Хозяйкой Люда была образцовой, все у нее было на своем месте и в полном порядке. А у меня-то наоборот! Во-первых, я плохая хозяйка, дома только с книжкой сидела в своей комнате, келейный человек. (Когда мою сестру девчонки со двора спрашивали: «Где Нина?», она привычно отвечала: «Нина читает!») Во-вторых, и это главное, я очень переживала, тосковала по маме, с которой рассталась впервые в жизни, и все время пребывала в унынии, в каком-то оцепенении. Как только Люда увидела, что я не туда поставила туфли и подушки на кровати расставлены не так, тут и началось. Я беспрерывно просила у нее прощения – и совершала новые промахи. Один раз, когда ее не было дома, я взяла щетку и долго тщательно терла ванну. Мне хотелось сделать Люде приятное. Но когда она пришла, выяснилось, что это щетка не для ванны, а для тела.

Часто Люда – человек очень простой, непосредственный – приходила в мою комнату, садилась на стул и начинала разговор. Этого я боялась больше всего!

– Вот что мне делать? Я не могу тебя любить, не могу! – говорила она. – Я стараюсь – не получается, что мне делать?

Я не знала, что ей ответить, молчала, а внутри все сжималось. Или она вдруг приходила ко мне с вопросом:

– «И, так сказать, сам Левий, принимающий десятины, в лице Авраама дал десятину: ибо он был еще в чреслах отца, когда Мелхиседек встретил его. Итак, если бы совершенство достигалось посредством…» (Евр. 7: 9). О чем здесь говорится?

Я понятия не имела, о чем здесь говорится, и молча смотрела на нее. Она, выждав паузу и закрыв книгу, говорила:

– Я так и знала, что ты не ответишь! А вот чада отца Владимира Воробьева на все имеют ответ!

И я была совершенно уничтожена: я даже не знала, кто такой отец Владимир Воробьев.

Когда я приходила в Никольский храм, все меня утешали, обещали найти другое место жительства. И в тот день, когда Люда унесла из моей комнаты цветы в горшках, сказав, что они, наверное, меня не полюбили, девочки с Преображенского клироса нашли мне квартиру. А тут и отцу Дмитрию дали Митрофаньевский храм. И начался новый период моей жизни.

В тот год моя сестра родила дочку, муж ее уехал на заработки, наша помощница-мама еще не вышла на пенсию, и мне нужно было помогать сестре. Сама я работала в музыкальной школе. Приехав к отцу Дмитрию, я объяснила, что ездить в Алтуфьево смогу очень редко.

– Вот что, Нин, – подумав, сказал батюшка, – в ваши края перевели одного священника, он теперь служит в Гребневе. Знаешь это место?

Я не знала, но обещала отыскать и Гребнево, и священника.

Так я попала в гребневский хор и узнала и полюбила гребневского священника отца Аркадия Шатова, будущего владыку Пантелеимона, а также познакомилась с очень известной в церковной среде семьей Соколовых. Регентом гребневского хора была Люба – внучка церковного писателя Н.Е. Пестова и дочь отца Владимира Соколова, настоятеля московского храма Адриана и Наталии. Ее мама, Наталья Николаевна, автор книги «Под кровом Всевышнего», в которой описана жизнь этой семьи и часто упоминается Гребнево, где у них дача. Три сына Соколовых стали священниками (Серафим – будущий владыка Сергий), а две дочери – регентами (Катя регентовала в Киеве, во Владимирском соборе).

Наталья Николаевна (сама Наталья Николаевна!) приезжала из Москвы, чтобы готовить обед всей нашей гвардии. Ах, какими вкусными были эти обеды, какие задушевные и сердечные велись тогда разговоры, какие смешные и милые истории можно было услышать за столом, который не помещался в маленькой комнате и краешек его выходил в коридор.