Но значит ли это, что у греков вовсе не было благотворительности? – задает риторический вопрос Хэндс, начиная свою классическую работу «Благотворительность и социальная помощь в Греции и Риме». Разумеется, была, считает он, но в иных формах, соответствующих социальному устройству, религии и этике того времени. Он обращает внимание на античную трактовку понятия benevolence16 у Х. Болкестайна (H. Bolkestein), нидерландского историка греко-римского мира. Тогда у этого понятия был более широкий смысл, чем только помощь бедным и несчастным. И в нем тоже имело место сочувствие, сострадание и желание оказать поддержку нуждающимся, но – в контексте ином, чем в иудейской, а затем и в христианской концепции филантропии.

Здесь возникает вопрос о мотивах, стоящих за пожертвованием – один из самых неопределенных в филантропии, ибо мотивы эти всегда область догадок и предположений, иногда туманно формулируемых даже самим донором. То, чем он руководствуется, жертвуя свое добро другим, было во все эпохи, как правило, сложной смесью мотивов. Она простирается от религиозного долга, гражданского патриотизма и социального идеализма до личного удовлетворения и неудержимого, хотя, может быть, и скрытного, желания самовозвеличения. Сходная пестрота мотивов была свойственна и греко-римской филантропии. И если роль в ней милосердия и сострадания часто бывала минимальной, то не вспомнить ли, предлагает Хэндс, что, по мнению Гарри Вейзи (Harry Vaisey), послевоенного британского судьи, известного своими язвительными изречениями, существующая ныне правовая концепция благотворительности обязана своим происхождением причудам доброжелателей, начиная с елизаветинских времен.

Если выразить это, хоть и язвительное, но большей частью справедливое мнение на языке социологии, замечает Хэндс, то для принятого теперь на Западе понятия благотворительности вполне характерны три особенности:

– акт благотворительности не должен быть крайне эгоистичным;

– должен сопровождаться до некоторой степени чувством сострадания;

– и быть посвящен, хотя и не исключительно, тем, кто более всего нуждается в помощи.

Поэтому при оценке характера греко-римской филантропии следует считаться как с этими особенностями современной филантропии, так и с их преимущественно «восточным», то есть иудео-христианским происхождением.

Чтобы быть объективным, следует, с одной стороны, рассматривать филантропию греков и римлян в ее подлинном и полном историческом контексте, с другой – объяснить, почему названные особенности присущи ей в гораздо меньшей степени, чем иудейской, а впоследствии и христианской благотворительности, с третьей – выявить, что заимствовано у греков и римлян как этими двумя традициями, так и современной светской филантропией. Наконец, следовало бы понять, почему невзирая на слабое присутствие специальной заботы о бедных, так ярко воплотившейся в иудео-христианской традиции, греки и римляне тем не менее умели облегчать жизнь своих бедняков и как они этого добивались. Именно так можно будет, заключает Хэндс, справедливее оценить античную филантропию. Только потому, что христианство открыло, как хорошо альтруистический инстинкт может служить фундаментом религии, не следует думать, что его не существовало ранее, писал американский историк Тенни Фрэнк (Tenney Frank), рассказывая о социальном поведении римлян. Он, конечно же, был, но выражал себя в иных формах17.

По мнению большинства исследователей истоки и особенности филантропии греко-римского мира, следует искать в его социальном устройстве и культуре. Повседневная жизнь людей в классическую античную эпоху протекала в рамках