Полковник Ехно-Егерн в котелке и полосатых брюках, вылитый клерк из Сити, медленно двигался в густой толпе по перрону Паддингтонского вокзала в Лондоне. Целью его был поезд, отправляющийся в Брайтон, но изредка полковник еле заметно улыбался и посматривал туда, где плыли за ним горящие глаза Николая Берга. Наивность слежки даже умиляла его. Он не видел двух других преследователей: пышноусого гиганта-аристократа со слугой, который нес портплед и гольф-клюшки.

Николай двигался в толпе, как сомнамбула. Он увидел, что полковник остановился, бросил в урну газету и вдруг посмотрел прямо на него. Тотчас же от колонны отделились трое крупных мужчин и пошли прямо на Николая.

– Икскьюз ас, сэр! Кам элонг, плиз!

Она вошла и мило улыбнулась по трапу «Пан-америкен» с улыбкой беременная юная смешная прекрасное отродье фестивалей пробирки по боку и колбы и реторты вот так взглянуть из поезда в окошко

Виктор и Илья увидели, как на перроне вдруг возникло стремительное движение, кто-то прорезал толпу, грохнули три выстрела подряд, промелькнуло, падая, оскаленное лицо Ехно-Егерна, и на руках дюжих мужчин повис задыхающийся, но с восторженным сиянием в глазах, Коля Берг.

– Ю ар крейзи мен! Крейзи! – заорал ему Горизонтов.

Берга увели. Вокзал бурлил: какой-то сумасшедший убил джентльмена!

– Что ты крикнул ему? – мрачно спросил Илья.

– Что он сумасшедший, крейзи, – ответил Виктор. – Может быть, поймет, как держаться. Впрочем, он после гибели брата и сестер действительно стал немного крейзи…

– Теперь «папашу» нам не найти, – вздохнул Илья.

Поезд на Брайтон тронулся. В одном из окон был виден респектабельный спокойный «берлинец».

– После ареста Камо и Валлаха совершенно ясно, что каждый наш шаг отмечается на Гороховой. До ликвидации провокатора работать бессмысленно, – говорил Красин.

Он, Кириллов и Игнатьев, мрачные, сидели вокруг стола. «Струна» молча смотрела на них из угла с дивана.

– Наши агенты с тифлисскими пятисотенными взяты при попытке размена в Женеве, Копенгагене и в Риге, – сказал Игнатьев.

Кириллов положил на стол толстую пачку пятисотенных банкнот.

– Это от гравера, он изменил номера. Предлагаю, Леонид Борисович, отправить их с агентом во Владивосток и там попытаться.

Красин взял один банкнот, посмотрел, бросил на стол.

– Надежды на успех мало, но попытаться надо: без денег нам конец.

Все трое одновременно и машинально сделали жест крайней усталости: Игнатьев прикрыл ладонью глаза и оскалился, Кириллов прислонил лоб к сгибу руки, а Красин сильно сжал пальцами виски.

Надя вышла в соседнюю комнату, плотно прикрыла дверь и бросилась ничком на кровать.

«Надежды на успех мало, мало надежды на успех, – стучало в нее в голове, – мало надежды на успех, и революция кончается…»

И вдруг ее осенило: «Есть надежда на успех! Это я сама! Я и есть Надежда! На успех!»

Немедленно разыскать и арестовать без ссылки на Департамент инженера Леонида Борисовича Красина («Никитич»). Директор Департамента полиции Трусевич.

– Мадемуазель, я не могу разменять этих денег, – тихо проговорил молодой лощеный кассир. Банкноты веером были разложены перед ним.

– Нет, вы разменяете их и сейчас же, – властно сказала Надя.

Кассир быстро собрал деньги и протянул Наде.

– Мадемуазель, умоляю вас – уходите!

– Вы просто не знаете, кто я, – засмеялась Надя. – Я Надежда, Надежда На Успех.

Глаза кассира расширились, рука его легла на кнопку звонка.

– Теперь догадываетесь? – возвысила Надя голос и извлекла из муфты револьвер. – Я Надежда…

Две тяжелые туши повисли сзади и сломали ее гордую спину.

– Никогда! Никогда! – закричала Надя, в пальцах ее появилась маленькая ампула. – Никогда! – Она раскусила ампулу.