Нескончаемая толпа с яркими пятнами знамен текла по Неглинной. Пели «Русскую марсельезу», «Дубинушку», «Варшавянку», выкрикивали:

– Долой садиста-царя! Да здравствует республика! Дубасова – долой!

В штормовом этом гуле немо кричали бесчисленные ораторы с фонарей, с крыш трамваев, немо трубил оркестр. Ощущение единства и головокружительной высоты было настолько острым, что у многих на глазах стояли слезы.

Плакали от счастья и три девушки, взявшиеся под руки Таня и Лиза Берг и их горничная Сима. Из-за плеча Лизы появилась голова студента.

– Товарищи, вы с Высших женских? Никак не могу к вам в Мерзляковский за бомбами пробраться. На Тверском казаков – пруд пруди!

– А вы в объезд по набережной.

– Эврика! Спасибо, товарищ!

К девушкам обернулись три солдата-«артурца» в огромных лохматых папахах. Протянули семечек.

– Угощайтесь, барышни!

– Из плена, чай, кавалеры? – кокетничала Сима.

– Из японского плена, господа московские барышни. – «Артурцы» были слегка во хмелю.

– И чего же вы там ели в Японии?

– Ели мясо кита, – со спокойной печалью ответил «артурец».

– Страсти Господни! – ужаснулась Сима.

– Товарищи! – рванулась к «артурцам» Таня. – Пролетариат…

– Мы знаем, – перебил ее один из «Космачей», – пролетариат всех стран борется с капиталом. Мы солидарные.

В оружейном магазине Торбека дружинники Берга связывали крепкими веревками хозяина и приказчиков. Павел в это время отсчитывал деньги.

– Вот, господин Торбек, получите сполна за весь товар.

– Окна, – улыбнулся Торбек, – будьте любезны, господа, разбейте окна.

Полетели стекла.

– Осторожный дьявол, – усмехнулся дружинник.

– Нам дела мало, – сказал другой. – Одних винчестеров 70 штук!

На Старо-Триумфальной казачья сотня была окружена демонстрантами.

– Шашки наголо! – надрывался есаул.

Казаки словно не слышали приказа.

– Свободу казакам! – кричали в толпе. – Переходите к нам!

– Господа, мы же присягу давали, – неуверенно улыбались казаки.

Вдруг послышался жуткий свист и мощный голос:

– Разойдись! Стреляем!

Анархистская дружина «Черный костер» дала залп по сотне и бросилась в атаку. Взвились шашки.

Митенька-«Огурчик» пикой черного знамени ударил кому-то в глаз, получил удар саблей по плечу, завизжал от радости:

– Пролилась, полилась и моя кровушка за свободу, за убиенных мной агнцев и незабвенного Виктора Николаевича…

В Камергерском с крыльца МХТа кто-то говорил речь, и девушки засмотрелись: уж не Станиславский ли? Какой-то юноша быстро прошел, оделяя всех толстыми пачками листовок и приговаривая:

– Разбрасывайте, разбрасывайте!

Вдруг среди толпы заплясали лошади и тускло заблестели над головами клинки.

– Товарищи, без паники! Дадим отпор! – пронеслось в толпе.

Таня вдруг увидела молодую женщину, которая, деловито задрав юбки, вытащила из-за чулка револьвер и часто стала палить. Таня выхватила из муфты и свой маленький «бульдог».

Совсем рядом прогрохотал залп. В Камергерский ворвалась стрелковая рота, в толпе замелькали черные шинели городовых, бляхи дворников. Кто-то рванул Таню за плечо.

– Ага, с ливальверчиком!

На Думское крыльцо, забитое людьми, пробился молодой еще человек с белыми волосами. Послышались голоса:

– Тише! Тише! Это большевик Литвин-Седой.

Седой, надрываясь, закричал:

– Московский совет рабочих депутатов принял решение о вооруженном восстании!!!

На Собачьей площадке Ферапонтыч поймал за соленые уши малолетнего злоумышленника, который торговал патретиками лейтенанта Шмидта и Маруси Спиридоновой, и товар изъял. Опосля в Скатерном переулке налетел на Уева жгучий острик.

– Отдавай, сатрап, личное оружие!

– А если не отдам?

– Убью!