Наконец мы вышли из узких переулков базара, и, когда у меня громко заурчало в животе, мистер Хейз многозначительно посмотрел на меня.

– Мы возвращаемся в отель на обед.

Судя по положению солнца, было около полудня. Неудивительно, что у меня урчало в животе.

– Ничего подобного. Я собираюсь в «Гроппи».

– Знаете, в отеле тоже подают чай и пирожные.

Мои родители были в восторге от этого заведения, весьма популярного в каирском обществе. И я намеревалась убедиться в этом лично.

– А финики в шоколаде у них есть?

Мистер Хейз улыбнулся, нехотя, словно под действием чар.

– Ваш дядя никогда не простит меня, если с вами что-нибудь случится.

– Что он сделает? – спросила я. – Отправит меня домой?

Затем я отвернулась, намереваясь найти экипаж, который отвез бы меня в «Гроппи». Но мистер Хейз пронзительно свистнул, и секунду спустя проблема была решена. Он помог мне сесть в открытый экипаж, и я приподняла бровь, ожидая, какой адрес он сообщит водителю.

Взгляд мистера Хейза упал на мою ладонь, лежащую на ручке дверцы. Мои намерения были ясны. Я бы выпрыгнула из движущегося экипажа, если бы он назвал неверный адрес.

– «Гроппи», – покорно сказал мистер Хейз.

Я откинулась на подушку и победно улыбнулась.

Мистер Хейз уставился на меня с противоположной скамьи.

– Вы не часто это делаете.

– Что?

– Улыбаетесь.

Я пожала плечами.

– Большинство ваших улыбок фальшивы, так что, полагаю, мы квиты.

– Фальшивы?

– Вы все верно услышали, мистер Хейз.

– О, это все из-за теории о моем цинизме.

Он даже не посмотрел в мою сторону, когда я закатила глаза.

– Это не теория.

– Почему бы вам, такой красивой, просто не посидеть и не полюбоваться окрестностями?

Я замерла. Сердце затрепетало у меня в груди, словно своенравная бабочка.

– Вы считаете меня красивой?

Мистер Хейз лениво оглядел меня, прищурившись.

– Вы и сами знаете, сеньорита Оливера.

Этот комплимент, приятный для каждой женщины, он произнес так непринужденно. Интересно, что почувствует мистер Хейз, если услышит подобное в свой адрес.

– Ну, вы тоже вскружили мне голову. Вы весьма хороши собой.

На лице мистера Хейза появилось выражение глубокой настороженности, как будто я была свернувшейся змеей, готовящейся к атаке.

– Спасибо.

– Это правда, – сказала я, помахав рукой перед лицом. – От вашего вида дух захватывает.

Мистер Хейз пнул мою скамейку.

– Прекратите.

Я захлопала ресницами, широко распахнув глаза и изображая невинность.

– Разве вы не этого добивались? Я отвечаю на ваши заигрывания.

– Черта с два, – рявкнул мистер Хейз. – Скажете еще хоть одну глупость, и я попрошу водителя повернуть обратно в «Шепердс».

Я со смехом откинулась на спинку сиденья.

За оставшуюся поездку мистер Хейз не проронил ни слова.

Когда Mamá возвращалась в Буэнос-Айрес, она при первой же возможности вела меня в ресторан на чай. Мы садились друг напротив друга, а официанты приносили дымящийся чайник и фарфоровые чашки, пирожные, посыпанные сахаром и кокосовой стружкой. Мама рассматривала меня, отмечала, как сильно я выросла, оценивала мои хорошие манеры. Она хотела знать все, что произошло в их с папой отсутствие. Сплетни, новости о наших соседях и особенно о том, как со мной обращалась тетя.

Я неохотно признавалась, что тетя меня обожала.

Я очень любила эти встречи с Mamá. Я знала, что она была счастлива видеть меня, отчаянно нуждалась во мне, как и я в ней. Mamá смеялась и улыбалась, рассказывая о поездке, и я впитывала каждое слово, словно губка. Но время шло, дни превращались в месяцы, ее улыбки тускнели, и я знала, что ей было мало жизни в Аргентине, нашей жизни.