Как бы услышав кричащую мысль Алёшина, один из сидящих за столом егерей поднялся, подошел к двери, взял трубку висящего рядом с выходом телефона, что-то тихо произнес. Илья напряг слух. Сквозь неутихающий шум в ушах он услышал отрывистую фразу с малолетства знакомой речи: – «gut, ich gehöreche!»2. Связанному поверх ватника веревками штрафнику лежать становилось все неудобнее, пот ручьями заливал лицо, проникал в глаза, ноздри, сползал за уши. «Точно немчура. Доложил уже. Башка гудит. Слышь, чертяга, свали, а? Пожаркело, однако, сил нет! Что им надо от меня? Хорошо устроились. Фрицы в этих каменных хоромах верняк вшей не кормят», – постоянно одна за другой свербили многочисленные мысли, – отлить бы… потом пусть грохают или творят что хотят! Нос почесать бы… счас чихну. Верняк не следует казать, что и я знаю, как по их гавкают».

Под неутихающую боль, тяжесть неизбежных догадок и сомнений Илья громко чихнул, освобождая свой похожий на большую примятую картофелину нос, после чего вновь облегченно, но ненадолго прикрыл глаза. «Чертяга, урод, свали! Услышал меня… Спасибо, ты мне не друг, без тебя тошно… Обойдусь без услуг. Поищи кого другого…», – тихо пробормотал Илья. Копаясь в своих переживаниях от привидевшегося видения, он не заметил, как в дверь вошли два офицера:

– Aufstehen Stillgetaden!3, – раздалась громкая команда, сидевшие за столом воины подскочили с мест, в приветствии вытянули правые руки. Один из вошедших офицеров доброжелательно махнул перчаткой, военные сели на свои места, словно ничего не произошло. Старший по званию, чуть выше среднего роста худощавый офицер, взял табурет и подсел ближе к кровати, на которой лежал Алёшин. Скороговоркой выпалил что-то, что пленный не успел расслышать и разобрать. Двое солдат встали из-за стола, словно замотанную веревками мумию переместили Илью из лежащего состояния в сидячее положение.

– Wie heißt du?4 – произнес офицер.

– Что? Не понимаю, – скорее прошептал пересохшими губами военнопленный совершенно незнакомым ему голосом, мотая головой и пытаясь смахнуть с усов за воротник ватника выскочившую из ноздри зеленоватую тягучую жидкость.

– Как тьибя имя? – повторил вопрос высоким тенором, но уже на корявом русском стоявший рядом со спинкой кровати второй офицер.

«Успел и сюда добраться бесово отродье», – подумал Илья, услышав голос переводчика, а вслух тихо, но внятно произнес:

– Боец переменного состава Красной армии Алёшин Илья.

– Альёша? – переспросил офицер, сидевший у кровати.

Не поднимая головы, медленно обтерев о телогрейку нос, одновременно пытаясь сглотнуть сухую слюну не поддающимися его воле губами штрафник произнес:

– Так точно – Алёшин.

– Аусвайс? Какой? Твой форма, рядовой, какой часть? – продолжил, назойливо повизгивая сыпать вопросами шарфюрер.

– Помедленнее можно? Аусвайс штрафникам не положен, – вялым подавленным голосом начал лепетать военнопленный, медленно поворачивая голову в сторону офицеров, и чуть не ахнул от удивления. В него пронзительно упирались прикрытые белой челкой огромные голубые глаза. «Страж небесный, и ты здесь! Компашка-то собралась! Бесово племя точно доконать решило…», – подумал Илья, вслушиваясь в очередной вопрос.

– Штрафник – званье? – медленно и протяжно повторно взвизгнул переводчик.

– Скорее добровольно-принудительная обуза, – недовольно пробубнил Алёшин, а про себя подумал – «а то ты не знаешь, рогатая скотина».

– Что есть буза? – незамедлительно прозвучал новый вопрос.

– Не буза, а обуза! Когда тебя одни держат за идиота, а другие, как скотину, гонят на убой под ваши мины и пули …