Хорошо помню банные дни. Баня была на задворках дома, идти было до неё прилично, и я по-детски удивлялась, почему так далеко построена баня. Баня топилась по-чёрному, в предбаннике не было крыши, на земляном полу постелена солома. Каждую субботу банный день. Это был некий ритуал – баня, а после обязательные долгие разговоры за чаем, сахар вприкуску. Сахар кололи щипцами, хотя был уже рафинад. Хорошо помню эти вечера.

Ещё помню, как дедушка резал хлеб. Хлеб пекли сами, ноздрястый и вкусно пахнущий. Этот круглый каравай дедуля прижимал к себе и ножом отрезал краюху, двигая нож к себе, а не от себя…

Почему я вспоминаю это время? Не было особо ярких моментов, даже наоборот: много грусти, очень хотелось домой, скучала по родителям… Но что-то тёплое и светлое исходило от деда Коли. Тёплое, светлое и мудрое.

Много лет прошло, но до сих пор его голос помню, улыбку, и как он звал меня – Яринка. Конечно, это немного не моё имя Ярина. Не моё, но такое родное.

Мой дед погиб на войне. Про бабушку мало чего могу рассказать. Знаю только, что её лишили родительских прав. Произошло это, когда маме моей было лет пять, а её брату Вите лет восемь. Мама рассказывала про своё детство немного и обрывками: «Мать уйдёт с утра, а мы сидим голодные весь день. Могла и через сутки прийти. С голода мы не умерли только потому, что Витька начал подворовывать на рынке. Принесёт мне булку хлеба и говорит: «На Любка, жри!"… За воровство дядю Витю и посадили. Сначала была колония для малолетних, вышел – на воле пробыл недолго, опять сел, потом ещё и ещё…

Я помню его примерно тридцатилетним. Он в очередной раз вернулся из тюрьмы. Вернулся к сестре. Куда же ещё? Непутёвая мать умерла, а своего жилья у него не было. Помню случай из детства, как мы ходили с ним за мороженым, достав деньги из моей же копилки с помощью ножа, за что потом мне досталось от мамы…

Уже и не вспомню, за что его сажали? Подрался, устроил дебош… Никаких убийств. Но слово рецидивист меня пугало… Было и такое, что срок уже в тюрьме добавляли.

Дядя Витя снова появился в нашей семье лет через десять. Постаревший, больной, страшный (мне так казалось). С нами жила бабушка, папина мама. Дядю Витю поселили в её комнате. Конечно же, ей это не доставляло удовольствия. Помню напряженную обстановку в доме, частые ссоры, безуспешные попытки мамы устроить брата на работу. Не знаю как сейчас, а тогда это было так – «на работу не берём, так как нет прописки, а не прописываем, так как не работает». Мама договаривалась, пристраивала, писала за него заявления и другие бумаги. Дядя Витя был неграмотным и совершенно беспомощным, как маленький ребенок.

Конечно, маме помогал папа, но большая часть забот ложилась на неё. У мамы, по сути, был ещё один ребенок – её совершенно неприспособленный к жизни старший брат, которого надо было устраивать в этой жизни, а в периоды его сидения в тюрьме отправлять ему передачки и отвечать на укоризненные письма начальника тюрьмы, что надо бы почаще писать брату и приезжать на свидания, и вообще, неплохо было бы прописать его на свою жилплощадь, потому что возвращаться из мест лишения свободы ему некуда.

Сколько мама из-за него плакала… Я стеснялась того, что у меня такой дядя, сторонилась его. Помню, уже будучи взрослой, стояла с ним на одной остановке и делала вид, что не знаю его…

Знаете, что самое поразительное? Это отношение к нему папы и папиных родственников. Вы же понимаете, что никого у этого человека не было, кроме мамы и той большой семьи, в которой она жила, папиной семьи. Они приняли дядю Витю и помогали маме с хлопотами. Папа договаривался по телефону, а мама брала брата за руку и вела по инстанциям.