Его армия была столь велика, что выпивала целые реки и озера до того, как все ее части переправлялись на другой берег. Львы (все еще многочисленные в этой местности) распробовали верблюдов, на которых везли припасы. И даже покладистые греки были просто не в состоянии удовлетворить кулинарные запросы Ксеркса: один из них принес благодарность богам за то, что царь обедает лишь один раз в день, потому что, если бы от его города потребовали обеспечить столь же обильный завтрак, как и обед, который требовал Ксеркс, его жителям осталось бы или бежать, или быть «стертыми в пыль, испытав то, что еще не выпадало на долю ни одного народа на земле»[18].
Ксерксу также было не под силу и выровнять весь рельеф. Чтобы попасть в Аттику, персам нужно было пройти через узкий Фермопильский проход, и именно там спартанцы Леонида – намного меньший по численности и наскоро собранный отряд – задержали его армию на несколько дней. Ни сам Леонид, ни его элитные «триста спартанцев» не спаслись, но их отказ сдаться показал, что Ксеркс уже не мог добиваться задуманного одним устрашением. Тем временем шторма, поднявшиеся в конце лета на Эгейском море, утюжили корабли его флота, пока афиняне, выполняя приказ полководца Фемистокла, эвакуировали город. Это поставило Ксеркса перед той же дилеммой, перед которой оказался Наполеон в Москве в 1812 году: что делать, если ты, захватив город, нашел его уже брошенным, да еще накануне зимы?
Царь царей, действуя в своем стиле, применил новые меры устрашения. Он сжег Акрополь, а затем водрузил еще один трон еще на одном холме с видом на еще одно водное пространство и приготовился наблюдать за тем, как остатки его флота довершат его триумф. Конечно, дым, поднимавшийся от самого священного храма Афин, не добавлял боевого настроя афинским гребцам. Но это был пролив у острова Саламина, команды трирем были хорошо обучены, а дельфийский оракул обещал афинянам безопасность за «деревянными стенами», и, наверное, он имел в виду именно те стены, что умеют плавать. И на глазах у Ксеркса греки пустили на дно его флот и перебили уцелевших воинов – которых в любом случае не научили плавать. Теперь у царя не было выбора, и он вынужден был с большим опозданием последовать совету своего дяди и возвратиться домой[19].
Фемистокл ускорил отступление царя, распространив слухи о том, что следующая цель афинян – это мосты через Геллеспонт. Испуганный Ксеркс поспешил форсировать пролив в обратном направлении, бросив свои деморализованные армии на произвол судьбы. Потом греки разгромили персов при Платеях, но еще одно возмездие находчиво поручили драматургу. В трагедии Эсхила «Персы», впервые поставленной через восемь лет после битвы при Саламине, Ксеркс, в изорванной одежде, едва волоча ноги, является в собственную столицу под горестные стенания тех самых жителей, что прежде бурно славили его, и слышит слова призрака Дария, уже пристыженного ранее: «Не заносись, смертный, не к лицу тебе»[20].
Геродот использовал пьесу Эсхила в своей «Истории»[21]. Может быть, он опирался на него и тогда, когда писал о снах Ксеркса (в которых ему является если не призрак, то по крайней мере дух Дария), которые вообще побудили его идти к Геллеспонту? Мы не можем знать это наверняка: духи – весьма туманная материя. И все же забавно вообразить себе, как эта тень, чьей бы она ни была, воспользовалась своими сверхъестественными способностями, чтобы заглянуть в будущее и услышать, а затем вернуться и передать безутешному царю царей предостережение профессора Тетлока о том, как часто «лисы» оказываются правы, а «ежи» остаются в дураках.