Я ликовал! Меня тянули, как магнитом,
Разгоряченные роскошества твои.
Твое испуганно-призывное «не надо»
Десятикратно умножало мой порыв.
Вдруг, хохотнув, ты устремилась в гущу сада.
И тут раздался фейерверка первый взрыв!
Петарды лопались, взвивалися шутихи
В уже сгущавшейся вечерней синеве,
Бутылки, ленточки – следы неразберихи —
Обозначались ярким светом на траве.
И месяц вверх уперся тонкими рогами,
А я, в беседке сидя, думал допоздна:
Господь ли то смеется тихо вместе с нами
Или высматривает паству Сатана?

Письмо кузине

Кузина, драгоценная кузина!
Не снился ль этот раут мне вчера?
Ваш муж – барышник, пьяная скотина! —
Испачкал Вас от шеи до бедра.
Как смеет он так мерзко напиваться!
Позор!!! Святая! Едемте со мной
В мой замок, где мы будем наслаждаться
Беседами и сельской тишиной.
Кузина, драгоценная кузина!
Вас, верно, позабавит мой сонет.
Но сможете ли Вы из лимузина
Перепорхнуть в мой ветхий ландолет?
Что ж, коли нет – простите мне мой сон
И низменный шекспировский канон.

Сонетка о прошлогоднем снеге

Ах, эти красные копытца-каблуки,
Ах, эти фижмы, бурсы, тафтяные мушки,
Ах, эти рыжие и в пудре парики,
Ах, эти фавны и пугливые пастушки!
Ах, эти вечные беседы ни о чем
В тенистых кущах и у мраморных фонтанов,
Bons mots, остроты, рифмы, бьющие ключом,
Пиры с потешною стрельбой для пироманов
Ах! Истоптались в менуэтах каблуки,
Разъела ржа увеселительные пушки,
Покойно спят высокородные пастушки
В промозглых склепах, где пируют пауки,
И мирно плавают фекалиев куски
В фонтанах тинистых, где квакают лягушки.

Из цикла «Проклятие макияжу»

Проклятие макияжу

Вы плакали навзрыд и голосили,
уткнув глаза и нос в мое плечо,
и благосклонность к вам мою просили
вернуть назад, целуясь горячо.
Но я надменно высился над вами,
угрюмый, как Тарпейская скала,
и распинал вас страшными словами:
«Моя любовь навеки умерла».
Не помню, сколько длилась эта сцена,
быть может, час, быть может, целых три,
но я прервал ее, позвав Колена —
слугу, чтоб тот довел вас до двери.
Вы ничего Колену не дарили,
как прежние любимые мои,
ни денег, ни шампанского бутыли,
поэтому Колен воскликнул «Oui!»
и поспешил исполнить приказанье,
подал манто и вытолкал вас прочь.
Через балкон неслись ко мне рыданья,
тревожащие пасмурную ночь.
Потом вдали раздался визг клаксона,
и вас домой помчал таксомотор.
Я помахал вам ручкою с балкона,
поймав ваш жалкий увлажненный взор.
«Ну что ж, гордиев узел перерублен, —
подумал я. – Теперь – к мадам NN!»
«Месье, ваш туалет навек погублен!» —
вдруг возопил мой преданный Колен.
Я взгляд скосил на белую рубашку
тончайшего льняного полотна:
размером с небольшую черепашку
темнел на ткани силуэт пятна.
Последняя приличная рубаха,
теперь, увы, таких не отыскать,
уносят волны голода и страха
купцов и швей, обслуживавших знать.
В империи разбои и упадок,
шатается и балует народ.
Призвать бы немцев – навести порядок,
смутьянов выпороть и вывести в расход.
Увы! Моя последняя сорочка!
Куда я в ней теперь смогу пойти?
А у мадам NN шалунья-дочка
не прочь со мной интрижку завести.
О это макияжное искусство!
О эти тени, тушь, румяна, крем!
Зачем, зачем вы красились так густо
и говорили глупости, зачем?
Будь проклята навеки та блудница,
шумерка или римлянка она,
что первою намазала ресницы
экстрактом из овечьего г…!
О Боже, Боже! Как я негодую,
как ненавижу красящихся дам!
Колен, найди мне прачку молодую,
и сердце, и белье – все ей отдам!

..92 г.

Гонец грядущих поколений

Ну что же, насладись минутным торжеством,
ласкай тугую плоть небесного созданья!
Но близок час, когда застынет в горле ком
и грудь твою пронзят и разорвут рыданья.
Ты вспомнишь, как губил чудесные цветы,