В сердце охотника прорастает зернышко страха. Он подавляет его силой воли, делает глубокий вдох и достает из лодки веревку. Туман слишком густой, видимость не больше пяти метров, и если в него уйти, то можно легко потеряться.

Охотник привязывает один конец веревки к своему поясу, а второй цепляет к лодке. Теперь можно идти на разведку. Опустив ствол оружия вниз и уперев приклад в плечо, он медленно, стараясь не шуметь, двигается по берегу направо от лодки. Веревка длинная, и у него получается пройти больше ста шагов, прежде чем она натягивается.

Охотник возвращается к лодке и идет от нее налево. Пляж пуст, нет ни мусора, ни любых других следов пребывания на нем людей. Он проверяет, заряжено ли оружие, еще раз прислушивается к окружающей его тишине и выдвигается вглубь берега.

Так же медленно и настороженно, шаг за шагом, придерживая веревку, он идет вперед. Отсчитав сто шагов, он проверяет свой трос, но в нем нет натяжения. Охотник начинает выбирать веревку, которая легко сматывается в бухту у него в руках. В нем растет паника, движения становятся лихорадочнее. И вот он сжимает в ладони конец троса, который привязал к лодке. Тот не разрезан и не разорван, но у охотника теперь нет путеводной нити, которая могла бы вывести его обратно.

Он идет назад, отчасти по наитию, отчасти по памяти. В тумане тихо, и он не слышит звука волн. Пройдя сто шагов, охотник не выходит ни к лодке, ни к морю. Ему не по себе. Он мог бы начать кричать или стрелять в воздух, но боится привлечь внимание кого-то опасного, кто, как он теперь убежден, прячется на этом берегу.

Охотнику никогда не было так страшно, как сейчас. Он привык считать себя настоящим мужчиной, примером для своего сына, поддержкой и опорой для жены и родителей. Но сейчас он один, потерялся в тумане на берегу, которого нет в его море.

Он трясет головой. Вспомнив о семье, охотник чувствует, что его окружает морок. Этот страх – не его, это чуждое чувство оплело и лишило рассудка, как туман лишает обзора и не дает смотреть вдаль. Теперь в нем поднимается злость, и он крепче сжимает карабин. Кто бы ни хотел увидеть его жалким, свернувшимся в комочек и плачущим от испуга слабаком, – ему этого не видать. Пусть выходит и попробует посмотреть ему в глаза!

Словно в ответ на мысли охотника туман начинает рассеиваться, отползать от него вслед за апатией и страхом. Теперь он видит расстилающийся перед ним галечный пляж. Туман ушел не до конца, но охотник ясно различает силуэт своей лодки и какого-то камня, у которого она стоит. В ушах начинает звучать плеск волн.

Он подходит к камню. Туман рассеивается окончательно. Охотник роняет карабин, падает на колени и начинает кричать. Его голос наполнен искренним, неподдельным ужасом.

Ольга проснулась с легкой головной болью. Решив, что надышалась дымом во время вчерашнего обряда, она оставила сопевшего мужа в кровати и, тихо одевшись, вышла на крыльцо. Опыт легкого транса, который женщина получила в яранге этнографа, произвел на нее неоднозначное впечатление. С одной стороны, Ольга побаивалась следов наркотических веществ в организме, ведь другие туристы шутили, что их там окуривали мухоморами, с другой – ничего подобного она никогда раньше не испытывала.

До завтрака оставался еще час, и на крыльце сидел только их гид, Юрий.

– Доброе утро, – улыбнулась Давыдова, – злой чукча!

– Доброе, таньга, – улыбнулся он в ответ.

– Таньга? – переспросила Ольга.

– А вчера это слово не звучало? – удивился Юрий. – Это «враг» на языке чукч. Да и русских так называли довольно долгое время.

Женщина отрицательно покачала головой.