Я всё никак не мог сосредоточиться на музыке. Каждая последующая группа казалась копией предыдущей. Никакая мелодия не запоминалась, как и названия всех этих " Колбасных обрезков" и "Снов шакала" или как их там. Музыка просто фоном меня обтекала. Не вставляла, не трогала. Я слышал, как лажают музыканты, как шубой по печке орёт вокалист, мимо кассы, как собака резаная, глотает окончания и нихера по тексту не понятно. Косяки оборудования тоже слышал.  Бесило и то, как спиной к народу стоят в паузе эти вот хвалёные «звезды» и чего-то там с листочка читают. Профи ëпта! А на сцену в грязных штанах это вообще норм? А в носу ковыряться, прикрываясь микрофоном? Хоть кто-то кроме меня это видит!?

Когда Макс в очередной раз вернулся со своего сортирного порева, я ему сказал, что хочу свалить. Он только руками развёл, типа иди, кто тебя держит. Но Риту я бы здесь не оставил. Я её должен был до дому довезти в целости и сохранности.

Когда и Макс со своей ускакали слэмить, я остался один. Сидеть и бздеть, как старпëр какой-то. Как папаша, который детей на детскую площадку вывел и пасёт, чтобы другие спиногрызы у них игрушки не отмутили.

Только это чувство собственной отстойности меня и вытащило к сцене. Пришлось хорошенько поработать локтями, чтобы добраться до своих. Сашка и Рита прыгали, как одуревшие. Вместе. Я втиснулся между ними и с умным видом стал смотреть на музыкантов, как, блин, в консерватории. Рита ещё пыталась некоторое время меня растормошить, но потом плюнула и закружилась вокруг меня, размахивая руками, так что чуть грудь не выпрыгивала из корсета. Я следил внимательно.

В маленький перерыв между песнями, я сделал знак ей, что пора бы отсюда. Она сморщила носик. Но держалась рядом. Ударил гитарный залп, она повернулась к сцене. И тут слева от меня Сашка будто споткнулся обо что-то и стал оседать, как подстреленный. Я подумал, что его таранул какой-нибудь любитель моша, и уже развернулся выдать кому-нибудь за то пизды. Но парня никто не трогал. Он просто потёк тихонько-тихонько на танцпол. И отрубился. Я прям почувствовал ногами, как его голова чугунно об пол треснулась.

Рита моментально бросилась к нему, попыталась растолкать. Я тоже. Заорал ей, перекрикивая музыку:

– Помоги мне его выволочь! Щас затопчат к херам!

Гривотрясы уже обступали, и их говнодавы с железными чашками и шурупами в подошвах приземлялись в опасной близости от Сашкиной башки. Мы с Ритой подхватили его и потащили к выходу. Я подумал, какой-то он лёгкий для своего роста. Когда возле туалета я Сашку припер к стене и похлестал по щекам, он всё ещё был в отрубе. Лицо цвета извёстки, башка болтается, как отрезанная. Макс подскочил.

– Звони в скорую! – я ему заорал. Стал щупать Саньке пульс. Я в этом нихерашеньки не смыслил.

Рита сказала:

– Дай я.

Мы уложили его на скамейку у выхода. Набежали работники клуба, стали причитать. Советы непрошеные свои совать. Лишь бы полицию не вызвали, лишь бы не накатали на них за условия не соответствующие. Потом вообще опомнились и давай: а совершеннолетние ли мы? Как будто контроль на входе мы не проходили с паспортами! Придурки!

Скорая приехала, кстати, довольно быстро. Мигалки, сирены, всё по-взрослому. Сашка уже открыл глаза, но был как зомби. И весь зелёный. Мы его в машину повели. Сначала его хотели увезти, но Сашка стал лепетать, что не надо. Что он в норме уже. Его уложили, в зрачки посветили. Рита всё врачам описала, сообщила свои данные, дала им свой телефон. Родакам Сашкиным звонить не стали.

– Употреблял? – гаркнула на нас тётка врачиха, пока медбрат что-то там Саньку по вене пускал.