– Почему рубль траурным величают, ведаешь?

– Знаю, это мой хлеб. По случаю смерти Петра Великого.

– Правильно. Хоть ты и паразит, но надо отдать тебе должное, историю знаешь. Не все конечно, а только то, что положено, но и то недурно. Ну и последний рублик Петра Великого, где искать?

– В Азове! Я последнюю монету, которую взял…

– Нет! Ты не взял, – рассердился Иван Иванович. – Ты украл, присвоил, стибрил, свистнул, стянул, но только не взял!

– Хорошо, украл.

– Так-то лучше. Продолжай.

– Я продал за восемь тысяч Женьке, он возле музея постоянно вертится.

– Это в котором мамонт?

– Да.

– А почему так дорого – за восемь тысяч?

– Потому что очень редкий рубль: на реверсе отсутствует обозначение.

– Ну, смотри у меня, проверю, – грозно сказал Иван Иванович и угрожающе прошептал:

– Вот и все. Пока – все!

– Да, пожалуйста, – сказал Лёня с молодецкой бравадой в голосе.

– Не забывайся, Лёня. Людоеды не дремлют!

Лёня опустил голову.

– Ну, а вообще ты, молодец!

– Правда? – обрадовался Лёня.

– Еще чего! Я имел виду, что ты у нас не то, что у Федора Михайловича студент недоучка. Тот вон, в убивцы подался, и что заработал? Шиш с маслом и угрызение совести! А ты, – сказал Иван Иванович и стал изучать показания. – Пятнадцать тысяч семьсот долларов и это без учета Пугачевского рубля, что ушел на реализацию Виктору, который проживает по адресу, – сказал Иван Иванович и нахмурился.

Лёня побледнел, расценив паузу за нехороший знак.

Иван Иванович еще раз что-то проверил и поднял свои, чернее беспросветной мглы глаза на Лёню, который без запинки в них прочел, что сейчас его станут больно бить. После чего позовут людоедов.

– Я все сказал! – испуганно пробормотал Лёня.

– Адрес Виктора, почему утаил? Признавайся, задумал побег учинить и потребовать с подельника долю?

– Он в Батайске живет, в частном доме, но адреса я не знаю!

– Приметы?

– Цыган он! – сказал Лёня.

– Так бы сразу!

– Я сперва не сказал, потому что вы про клетку стали стращать, и я все забыл.

– Про клетку, говоришь?!

– Да, про клетку, в которой Пугачева в Москву везли.

– Врешь ты все, я такого говорить не мог. Ты сам подумай, сколько времени прошло, где я тебе эту клетку достану? Ну, раз ты так хочешь, я могу постараться. Так стараться мне или нет! – закричал Иван Иванович.

– Не надо!

– Ну и на том, спасибо, – сказал Иван Иванович, встал на ноги и достал из-под плаща кинжал с золотою рукоятью, на которой играли ярким блеском драгоценные камни удивительной, редкой красоты.

Лёня вздрогнул и хотел сделать то, что делают все жулики и аферисты в час животного страха, позвать на помощь маму, но Иван Иванович опередил его мысли сердито закричав:

– Не тревожь Нину Степановну, эту святую женщину, которая всю жизнь разводила попугаев и перед смертью всех до одного выпустила на волю, за что теперь кормит в раю голубей.

Потрясенный новостью о маме, скончавшейся несколько лет назад, Лёня онемел.

– Радуйся, если бы не Нина Степановна, я бы тебя сразу людоедам скормил!

– Я горжусь, – вдруг громко и смело сказал Лёня прямо в глаза Ивану Ивановичу и тот на секунду опешил, что было делом невиданным.

Иван Иванович сел на табуретку, отложил в сторону кинжал, внимательно посмотрел на Лёню, который с высоко поднятой головой прожигал его бесстрашным взглядом и спросил:

– Может и вправду, Лёня Клюев, в твоем прогнившем сердце есть место чему-то хорошему, раз за тебя заступался Егор Игоревич?

– Не знаю, – ответил Лёня и пожал плечами.

«Значит, есть!» – радостно подумал Иван Иванович. Что было бы с Лёней Клюевым, если бы он ответил определенно излишне.

Иван Иванович взял кинжал, схватил Лёню за левую руку и бесцеремонно проколол ему указательный палец.