Она сказала это не всерьез, полушутя, но Атрес все равно ответил без улыбки:

– Я не беспокоился за вас, я осматривал «Трель». Хочу понять, во сколько мне обойдется помощь Линнел Райт. Не думал, что платформа в настолько плачевном состоянии.

Кейн улыбнулась и снова посмотрела на Сонм. Ей показалось, что просвете облаков мелькнул погнутый шпиль высокого здания:

– Вы не знаете, очнется ли Линнел, но уже прикидываете сумму, о которой она попросит?

– Несколько дней назад мы решили, что это «надежда».

Кейн плотнее укуталась в шаль, хотя та совершенно не спасала ни от холода, ни от сырости:

– Вы поверили мне.

– Разумеется.

Он сказал это абсолютно спокойно, просто констатировал факт, и было очень странно думать, что человек вроде Алана Атреса доверился словам Кейн, пусть даже в такой малости.

– Знаете, вам на самом деле очень повезло. С момента Первой Катастрофы у схематиков не было даже надежды. Для всех, кроме вас, независимо от статуса и денег, это все еще приговор.

– Надежда имеет смысл, только если она оправдывается, – спокойно ответил он. Внизу, слева от них в облачном просвете медленно проплывала скошенная вершина какой-то башни. – Вы пока еще не вылечили меня. Линнел Райт пока еще не очнулась, а платформа все еще нуждается в срочном ремонте, – он оглянулся по сторонам и равнодушно пожал плечами. – Угнетающее зрелище.

Умом Кейн понимала, что в глазах постороннего человека «Трель» действительно была просто платформой в аварийном состоянии – старой, обедневшей и не стоящей того, чтобы ее спасать.

– Просто сейчас не сезон, – тем не менее, сказала она. – Когда этот сад зацветет, здесь станет по-настоящему чудесно.

Кейн, разумеется, преувеличивала, потому что даже ей эти розы – маленькие, понурые и очень живучие – не особенно нравились. Шипов у них было больше, чем листьев, и цвели они недолго. Просто она выросла рядом с ними, и только потому они имели для нее значение. Желание доказать их ценность было на самом деле из детства, и, как и многие ее порывы родом из детства, толкало Кейн на глупость. После разговора с Тольди, в котором ей приходилось взвешивать каждое свое слово, наперед просчитывать последствия, даже хотелось совершить эту глупость. Всего одну, безобидную:

– Знаете, Атрес, если бы вы увидели этот сад во всей красе, думаю, вы бы его полюбили.

Он повернул к ней голову, посмотрел абсолютно бесстрастно. Зрачки сливались с радужкой, и от того казались двумя аккуратными дырами:

– Я равнодушен к цветам.

– Вы просто не видели, – улыбнулась Кейн. – Смотрите.

Использовать архетип в ее состоянии было неразумно, и все же она нашла взглядом красное яблоко и потянулась к спириту под поверхностью мира. Мираж плеснул наружу, привычно затопил пространство, и достаточно было всего лишь зачерпнуть, чтобы вытянуть желаемый образ.

Первым она создала запах, он был морозный, очень нежный и почти неразличимый, с едва уловимой нотой соли. Кейн выхватила его из воспоминания: ей тогда было восемь. Весна наступила рано, розы распустились, а потом снова вернулись холода. Кейн пришла на эту площадку, и розы облетали. Лепестки ложились на землю медленно, торжественно и очень тихо. Она так плакала тогда, думала, что цветы умирают. Хотя на самом деле этот сорт оказался по-настоящему живучим.

Атрес нахмурился, обернулся на пустой сад, и Кейн плеснула миражом на дорожки, на колючие, почти черные от влаги кусты. Цветы распускались – нежные, почти светящиеся бутоны. На самом деле эти розы никогда такими не были, они только казались такими в детстве, когда все было больше и ярче.

– Достаточно, – сказал Атрес, и в тишине его голос был четким и безусловным, как выстрел.