.

«Чтобы сделать их сильными», – ответил он.

На лице Адлера впервые промелькнуло нечто похожее на эмоцию. Это было холодное, почти брезгливое любопытство. Он наклонился вперед.

«Это не сделает их сильными, Иона. Это сделает их несчастными. То, что вы предлагаете, – это не терапия. Это даже не интеллектуальная провокация. Это… – Адлер на мгновение задумался, подбирая точное определение, как скальпель. – Это интеллектуальный садизм. Вы хотите насладиться их болью, их растерянностью, прикрываясь высокими идеалами. Вы хотите заставить весь город смотреть в бездну только для того, чтобы доказать, что вы осмелились заглянуть в нее первым. Это не философия. Это нарциссизм в его самой опасной форме».

Слова Адлера не кричали. Они констатировали. Они ставили диагноз. Иона почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Он смотрел в их спокойные, понимающие лица и видел не оппонентов. Он видел врачей, смотрящих на буйного пациента. В этот момент он понял, что проиграл. Он понял, что его бунт был заранее просчитан, проанализирован и классифицирован как очередное отклонение, которое нужно скорректировать.

Иона моргнул, возвращаясь в пыльную реальность своей комнаты. Его ладони были влажными. Он все еще держал в руках книгу Фрейда. Тонкий том, из которого выросла вся титаническая, неуязвимая машина Веритаса. Адлер был прав в одном: они действительно избавили человечество от старых иллюзий. Но только для того, чтобы заменить их новой, самой могущественной из всех. Иллюзией того, что от иллюзий можно избавиться.

Он с силой захлопнул книгу. Облачко пыли взметнулось в луче света, падающем из окна. Каждая пылинка танцевала в своем непредсказуемом, хаотичном танце. Иона подумал, что Веритас – это гигантская, герметично запечатанная комната, из которой старательно выкачали весь этот прекрасный, нелогичный хаос.

Но что, если где-то в этой идеальной конструкции появилась трещина? Что, если одна такая пылинка все же просочилась внутрь?

Он отложил книгу и подошел к окну. Взгляд снова приковала к себе «Башня Рацио». Она казалась такой же, как всегда – монолитной, невозмутимой, совершенной. Но теперь Иона знал: что-то было не так. Это было не знание, а ощущение, такое же иррациональное и настойчивое, как зуд под кожей. Тишина города больше не была успокаивающей.

В ней слышался едва различимый гул. Или это просто шум крови в его собственных ушах?

Доктор Арно Адлер не смотрел в окно. Он в нем отражался. С его высоты, из кабинета на сто двадцатом, последнем этаже «Башни Рацио», Веритас не был городом. Он был диаграммой, живой инфографикой, раскинувшейся до самого горизонта. Каждая маглев-капсула, движущаяся по своей траектории, каждый пешеход, идущий по заданному маршруту, были точками данных, сливающимися в единый, предсказуемый поток. Это была не жизнь в ее хаотичном, биологическом смысле. Это было сознание. Чистое, коллективное, здоровое сознание. И он, Арно Адлер, был его эго.

На гладкой, как обсидиан, поверхности его стола материализовалась голограмма. Никаких кричащих цветов или резких звуков. Линии были мягкими, пастельными, информация появлялась плавно, не нарушая утренней гармонии.

«Утренняя сводка. 07:00. Цикл 7/4/12.

Общественный Индекс Спокойствия (ОИС): 98.7% (-0.1% от прогноза).

Уровень производительности (прогноз): +0.3% к полудню.

Когнитивная когерентность (средняя): 99.2%.

Зарегистрировано аномальных эмоциональных всплесков: 1,342 (в пределах нормы).

Потребление „Нутри-Синтеза“: 97.4% населения».

Адлер едва заметно нахмурился. 98.7%. Отклонение в одну десятую процента было статистически ничтожным, но оно было. Погрешность. Глюк в совершенном уравнении. Он сделал мысленную пометку: поручить отделу предиктивного анализа перекалибровать алгоритмы. Возможно, следовало на одну сотую градуса изменить цветовую температуру уличного освещения в секторе Гамма-7, где было зафиксировано наибольшее количество микро-отклонений.