Марк начинает спешно выкидывать из корзины Тессы все быстропортящиеся продукты, и свободное место набивает вещами из своей корзины.

Когда слышит едва уловимый шум за тем стеллажом, где оставил тело Тессы.

Она не могла издавать шум. Она умерла.

Марк быстро хватает корзинку, решив, что и этого хватит. Перехватывает ружье, когда теперь звук доносится уже с другой стороны.

Звук, не похожий на шаги.

Что-то, как треск помех. Или шорох ветра.

Марк оглядывается и со всех ног бежит к выходу, позабыв про осторожность, но в последний момент между ним и вожделенной улицей возникает Это.

– Господи помилуй.. – шепчет Марк.

Корзина падает из его рук. Несколько выстрелов оглушают пустой магазин, но это совершенно ничего не меняет.

Марк падает на колени и крестится:

– Господи помилуй…

Он уже знает, что умрет.

И это будет страшная смерть.

Но теперь он знает и другое. То, чего не знал раньше. От Них невозможно избавиться. Их нельзя убить. Их нельзя остановить.

Он знает, что очень скоро живые станут завидовать мертвым.

Я звоню Саре уже в третий раз. Звонок постоянно сбрасывается, сеть перегружена. Мне кажется, у меня сейчас взорвется голова.

Два часа назад мне позвонили и сообщили то, из-за чего я бросил всю работу и тот час ломанулся в школу. Где увидел подтверждение сказанному собственными глазами.

Майк.

Его убили.

Обычный сценарий – какой-то ущемленный сопляк приперся в школу с отцовским ружьем и перестрелял всех, кого видел, пока его самого не уложили. Уверен, Майк просто оказался не на том этаже не в то время. Он ведь ни с кем не общался и уж точно никого не задирал.

Уверен, он был не из тех, кому хотел отомстить этот малолетний ублюдок.

Но тем не менее убил он именно его.

Моего сына.

Помимо него он успел убить еще несколько десятков школьников, у множества ранения. Говорят, копам пришлось убить его – потому что пацан буквально обезумел. Он никак не реагировал, а после начал палить даже по полицейским.

– Он совершенно не боялся – услышал я от одного из копов – он будто слетел с катушек. Он вообще не боялся умереть.

– Уже седьмой случай за последние дни – подтвердил второй едва слышно – и все одинаковые. Может, какая новая дурь? Обдолбаются и прутся стрелять. Я видел многих детей, которые приходили в школу с оружием – но ни разу еще я не видел, чтобы эти дети были так равнодушны к собственной смерти.

Опустил ружье он только тогда, когда его голову разнесло в щепки.

Рядом со мной родители других школьников падали на пол, рыдали, кричали и бились в истерике. Многие пытались выхватить оружие у копов и застрелиться следом самим. По сравнению с ними я, наверное, выглядел бесчувственным.

На деле, я просто еще не до конца отдавал отсчет случившемуся.

Да, у нас с Майком не было общего языка. Точнее, он-то всегда был рад потрепаться, но я его не понимал. Не понимал его стиль, его вид, его общение и образ жизни. Не любил, когда мне приходилось нянькаться с этим взрослым лбом каждую нечетную неделю.

Но черт возьми, это был мой сын.

Мой единственный сын.

Одно дело, не шибко желать его приездов, но совсем другое – потерять его из-за какого-то психического неуравновешенного малолетнего ублюдка!

Собственного ребенка.

Каким бы он не был – он был моим ребенком. Моим долбанным ребенком, к которому, оказывается, по-своему я все же был привязан. И которого у меня забрали.

Таким идиотским способом!

Наконец, мне удается дозвониться до Сары. Я говорю максимально быстро, боясь что звонок опять сбросится. На мгновение она замолкает. Я жду, что она начнет упрекать меня в идиотском розыгрыше, или просто включится эффект «отрицания», или что-то в этом роде. Но в ответ слышу лишь всхлипы в трубке: