Был уже пятый час утра. За окном светлело, а люстра на кухне до сих пор оставалась включённой. На полу стояли две опустошённых бутылки, третья – ещё наполовину полная. Писательница почти лежала на столе, веки её слипались, прикрывая мутные глаза, губы лепетали что-то совсем невнятное. Профессор решил прекратить эту пьяную исповедь, молча взял её под руку и поднял со стула. Но тут же понял, что идти Писательница не в состоянии; тогда он поднял её и донёс до дивана в гостиной. В комнату из-за плотных шёлковых штор проникал утренний холодноватый свет. Профессор укрыл Писательницу одеялом и присел рядом на пол.
Сколько всего разного рассказала сегодня она ему, но так и словом не обмолвилась, что означают эти её странные взгляды на него, приводящие его в сильнейшее смущение. Как будто не смогла перейти границу, отделяющую всё сказанное от этой темы. И Карницкий, конечно, знал, что это за тема, и это знание почему-то доставляло ему огромное удовольствие, в душе вдруг при мысли об этом становилось так тепло-тепло. Но одновременно ему было очень жаль свою подругу.
Писательница лежала теперь перед ним: длинные вьющиеся волосы спутались, локоны падали на её горячее от вина лицо и касались алых бархатных щёк. Веки были накрепко захлопнуты, а под глазами виднелась лёгкая тень от длинных тёмных ресниц. Вроде бы она была такой же, как и два года назад, таким же ребёнком, но что-то очень сильно в ней изменилось.
«Ты… как распустившаяся роза, источающая сладкий аромат… – думал Карницкий, глядя на неё и улыбаясь, – ты слишком свежа и хороша, чтобы чьи-то грубые руки касались тебя… Я никому не дам…» – тут он осёкся, понимая, что его мысли заходят слишком далеко, встал и, пройдясь по комнате, принялся раскуривать трубку.
Глава четвёртая, в которой Писательница становится Катей и начинает общаться с филистерами
Писательница проснулась поздно с сильной головной болью, головокружением и неприятной слабостью во всём теле, особенно в руках и ногах. Профессор приготовил завтрак и недопитую бутылку вина. Вид у него был какой-то очень измученный, будто он не спал вообще. У Писательницы после того, как она пришла в себя, был очень виноватый вид, как будто она вчера, напившись, снова ходила по карнизу.
Позавтракав, она села в кресло в гостиной и уставилась в одну точку. Сейчас в её голове шёл активный умственный процесс осмысления всего, что было сказано и сделано вчера. Что говорила она за столом Профессору, Писательница совершенно не помнила. Могла нагородить какой-нибудь чепухи или выболтать лишнее. Она перевела взгляд на Карницкого, пытаясь по усталому выражению его лица понять, что он знает. Лицо его было каменно, он пытался открыть глаза пошире, чтобы они не захлопнулись и он не заснул тут же.
Они просидели молча полчаса, глядя друг на друга, пытаясь угадать чужие мысли. Писательнице было ещё и физически нехорошо, поэтому она старалась не двигаться. Наконец, с трудом выговаривая слова, она произнесла:
– Мне нужна тема…
Карницкий никак не отреагировал. Он думал, что сейчас заснёт.
«Что мне дальше делать? О чём писать?.. Меня сбили с толку, какие темы мне теперь брать? Всё уже исписано до меня, все вечные ценности уже истасканы до дыр», – подумала Писательница, потому что была не в силах сказать это.
Вдруг зазвонил сотовый телефон Писательницы из сумки у двери, да так громко, что оба вздрогнули. Профессор, зевая, принёс сумку недвижимой Писательнице. Она взяла трубку.
– Да! Кто это?
– Алло, привет, Катя! Это Щукин.
– Да, я вас слушаю, – медленно произнесла она. Карницкий, из-за громкости сотового слышавший и ответы Щукина, поморщился. Ещё этого дяди здесь не хватало.