– Молодая рабыня, – продолжал Тайт беспристрастным тоном, – мулатка оттенка café au lait[10]. Видите, я немного знаю французский. Это очень красивая девушка, босс.

– Я требую, чтобы ты не смел подходить к той девушке.

– Да, конечно, – гордо согласился Тайт. – И все же она очень красива и зовут ее Аннабелль. У нее восприимчивое лицо – такое качество у женщин встречается нечасто.

– Не подходи к ней, – повторил Уилмот, – а то неприятностей наживешь.

– Неприятностей от кого, сэр?

– Видимо, от темнокожего мужика.

– Ой, нет, босс. Аннабелль даст ему сто очков вперед. Он безграмотный парень, ни читать, ни писать не умеет, правда, умеет считать в уме.

– Откуда ты все это знаешь, Тайт?

– Держу глаз и ухо востро. Это ведь и придает интерес жизни.

Тайт отошел. Отправился к речке, рыбачить в затененной заводи, где водилось много рыбы. Потом он почистил свой улов и приготовил обед. Умылся. Когда стемнело, он узкой тропинкой, по которой в то утро пришла Аделина, направился в «Джалну».

Появлялись ночные звуки и запахи, сначала будто бы неявно, украдкой, но постепенно заполняя темноту. Ароматы девственной почвы, кедра, ели, тополя бальзамического сладким облаком висели в ночном воздухе. Чирикали мелкие птицы, доверительно квакали лягушки, хором трещали едва пробудившиеся цикады – все они провожали день, встречали ночь.

Полукровка не предавался этим радостям сознательно, а впитывал их прямо через кожные поры – подошвы ног, кожу смуглого лица. Ночная прогулка явно была не бесцельна, так как он, резко свернув с ведущей в «Джалну» тропинки, перешел на другую – ту было бы сложно найти, не будь он так чувствителен к ощущению почвы и перемене в воздухе – и стал спускаться по ней в глубину ущелья. Там речка текла резво, невидимая, но четко выводящая свою ночную мелодию. Через нее перекинулся грубо сработанный мостик, по которому шел большой белый филин, чей слух, еще более острый, чем у Тайта, уловил появление молодого человека. Тяжело взмахнув крыльями, птица слетела с моста и скрылась в кроне большого дерева.

Тайт усмехнулся и, подняв воображаемый лук, отправил воображаемую стрелу в белую грудь филина. Будто бы удивившись, птица громко ухнула: «ха-а ха». Тайт остановился на мостике и прислушался. Ждать пришлось недолго. Из подлеска показался темный силуэт. Молодая мулатка молча взошла на мост и встала рядом с ним.

Он взял ее за руку, они постояли.

– Молодец, Аннабелль, что не заставила меня ждать, – сказал он. – Я ведь нетерпеливый парень, бросился бы на поиски, пока не нашел тебя, и тогда…

– Что тогда? – выдохнула она.

– Не скажу. Я совершаю поступки спонтанно. Иногда хорошие. Иногда плохие.

– Думается мне, Тайт, что ты хороший, – нежным голосом отозвалась Аннабелль.

– Почему же? – усмехнулся он.

– Ты такой образованный.

– Это значения не имеет. Нам вместе хорошо. А что до моего образования – что светит индейцу? Не больше, чем темнокожему.

– Я чуточку белая. У меня дедушка был белый. А бабушка – у него рабыней. Но красивая была.

– Как и ты, Белль, – красивая, как картинка.

Она сделала к нему шаг. Ему пахнуло теплым телом и дешевыми духами.

– Тайт, – прошептала она, – ты Боженьку любишь?

– А ты хочешь, чтобы я Его любил, Белль? – удивившись, спросил он.

– Конечно хочу. Я набожная. Мы все трое: Джерри, Синди и я – любим красивые богослужения. Ну и свадьбы с похоронами.

Секунду поколебавшись, Тайт произнес голосом, взволновавшим чувствительную девушку:

– Я тоже набожный.

– Но ты не католик, нет?

– Почему ты так подумала?

– Ты сказал, что в тебе есть французская кровь.

– А какую веру ты исповедуешь, Белль?