На каникулах, ещё в третьем классе, нас возили на экскурсию в музей в Бахчисарае. Такую красоту я видел впервые – всё из золота и серебра. Многих гостей привлекал Фонтан слёз, или Бахчисарайский фонтан, который описывал А. С. Пушкин. Ханский дворец нравился многим туристам, а в особенности этот фонтан, который для меня в то время был не очень примечательным по сравнению со статуэтками, коврами, кувшинами, посудой, сверкавшими позолотой, – это меня поражало. Уже потом, когда я стал изучать произведения Пушкина, я начал понимать величие этого Бахчисарайского фонтана и многое другое. А пока я наслаждался тем, куда меня возили, и рассматривал всевозможные достопримечательности Крыма. А Крым – это клад для туристов. Я часто рассматриваю фотографии того времени – старые, потёртые, начиная с детского сада, – и они мне дороги. Каждый раз мы с родителями фотографировались на память, а особенно на море.

Больше всего мне нравилось ходить и лазить в катакомбах, и каждый раз меня родители за это ругали, угрожая тем, что если я ещё схожу туда, то они меня не будут брать с собой в поездки. Но этим меня было не удержать, как и старшего брата, – мы сбегали, и всё начиналось сначала – с упрёков. Мама всегда говорила:

– Я боюсь за вас, что что-нибудь выкинете. Ты, сынок, забыл случай с пистолетом или как твои друзья подорвались на мине? В этих катакомбах чего только нет, одних только патронов валяется сколько угодно. Ты же знаешь, что двоих исключили из школы только за то, что они разожгли костёр у школы и набросали туда патронов, устроили фейерверк! И ты забыл свою стрельбу? Мы скоро переедем на север отсюда, подальше от этих трагедий, к отцу на родину.

Я был не против переехать, а то, что мы сами бросаем в костёр патроны, – это не секрет. Мы от них избавлялись, а то, что старшеклассники в прошлом году устроили, – нас это не касалось. Мы разводим костёр далеко от школы – у катакомб или у входа, чтоб можно было спрятаться, никого рядом не было и не слышно никому.

Вот так у нас проходило в то время детство. Редко когда мальчишки не сидели по два года в одном классе за какие-то проступки. Часто нас в школе навещали из милиции, проводили беседы, собрания с родителями, но дети есть дети, и нас тянуло на необдуманные «подвиги».

Мы даже не боялись гадюк, которых здесь было предостаточно. Мы из кустарников вырезали рогульки, чтобы были почти в наш рост, и этой штукой вылавливали змей. Увидев змею, рогулькой у основания головы прижимали сильно к земле, пока змея не переставала дёргаться, замирала, потом брали её у головы, как бы за шею, и рассматривали – жива или нет. Теперь, по истечении стольких лет, я никогда змею не взял бы в руки. Вот такое у нас было «геройство», ничем не оправданное.

На каникулах я больше находился с родителями и со старшим братом. Отец у меня работал на баштане, охранял колхозные арбузы, а мама – на молочной ферме, и я в свободное время на лошади с бричкой, загруженной бидонами с молоком, развозил населению колхоза это молоко. Однажды, когда развёз молоко и возвращался назад на ферму, меня в который раз постигла беда. Сам колхоз – то есть жители и их дома – располагался наверху, вдоль дороги, а ферма находилась внизу, в полутора километрах от жилых домов. Недалеко от фермы стояла и начальная школа, которая скоро ждала учеников – и меня – в четвёртый класс.

Лошади везли бричку медленно, только пустые бидоны, соприкасаясь друг с другом, издавали неприятный звук, и, когда мы начали спускаться вниз, пустые бидоны ударились так, что напугали лошадей. Скакуны понеслись вниз, разбрасывая бидоны в разные стороны. А потом и я вылетел из брички, сильно ударившись, у обочины. Лошади бежали ещё метров двести, пока сама бричка не перевернулась – и лошади только потом остановились, недалеко от фермы. Всё это видели женщины с фермы и моя мама, которая бежала ко мне. Я встал и по дороге направился в сторону мамы, хромая, в порванных новых шароварах, приготовившись получать оплеухи. Но мама меня обняла и сквозь слёзы говорила: