Иногда устами Обабкова говорил некий неизвестный теологии вселенский дух, риторика которого многое почерпнула из кинофильмов первых пятилеток. Аргонавты уставились на Льва Петровича как на Гидру. Кефей наступил Фалеру на пальцы, желая полюбоваться сценой.

После непродолжительного совещания решение вызрело: Филону поставили впечатляющий бланш под глазом, Петровичу порвали и без того утлую рубаху, выдав один презерватив из овечьего пузыря на двоих. «И то много», – проворчал Ифис, отвечавший за снабжение в походе.

Петрович не без труда перелез через борт Арго, спустившись по веревочной лестнице в качающуюся на волнах лодку. Филон сверзился на него сверху, запутавшись в балахоне. Легендарные воды Эллады огласила отборная русская брань, когда Обабков, не стесненный духовным саном, дал понять товарищу о своем присутствии.

Наконец перемещение отяжеленных туманом тел меж судами вполне совершилось, и посланцы осмотрелись вокруг себя, обнаружив в лодке еще троих. В добавление к двум крепким украшенным татуировкой гребцам на корме оказался персонаж неопределенного возраста, в войлочной своей одежде похожий на конус из сложенных юртой ковриков. Лицо его цвета ясеневой доски, было гладким, нос лупился от солнца, агатовые глаза – щелки с нижним припухшим веком – светились непонятным умом. Только они и выдавали живость этого гротескного неподвижно сидящего изваяния. Петрович невольно поежился, чувствуя себя под пытливым взглядом нескладным шестилетним мальчишкой, не умеющим завязывать шнурки.

– Его зовут Ли, – пробасил с борта Геракл. – Наш полковой псец! Очень нужный!

– Летописец, – кто-то поправил сзади, на что герой никак не отреагировал.

– Историограф, – с уважением произнес Филон, рассматривая неморгающий персонаж напротив. – Вещь в походе нужная, не поспоришь. Не по погоде оделся, отец! Кости ломит?

Из-под тяжелых складок на свет показались маленькие аккуратные руки, словно затянутые в пергаментные перчатки, раскрашенные в сиреневую жилку. В одной – дощечка с приколотыми листками и устроенной с угла чернильницей-непроливайкой, в другой – изящное деревянное стило. Изваяние, не глядя на бумагу, споро вывело разлапистый путанный иероглиф, добавив его к столбцу таких же непонятных каракулей. После сего руки снова скрылись под одеждой со всем писарским прикладом, будто и не было их вовсе. Войлочный панцирь теперь казался чем-то цельным, напоминая увенчанную лысиной снарядную гильзу. Ноги в серых полотняных штанах и кожаных стертых туфлях едва показывались из-под балахона. Лицо человека, росту и весу в котором было не больше, чем в отощалом подростке, не выражало буквально ничего. Садится с таким за покерный стол было настоящим безумием.

– Ишь… – кивнул Филон ерзающему на банке Петровичу. – Про нас, поди, записал. Китайская грамота. Ты китаец, отче?! Нихао!

Внезапно и громко, так что остановились гребцы и заткнулись над водой постылые чайки, летописец рассмеялся, обнажив редкие зубы:

– Ха-ха-ха! Свиные головы, глупые чужеземцы!

Ли продолжал мелко трястись под балахоном, в миг преобразившись из желтоликого изваяния в старого-старого китайца, каких так любят фотографы туристических журналов. Того и гляди, снизу посыплется песок.

– Сам ты, – зло буркнул Петрович, очередной раз убеждаясь в тщете понять своего восточного геополитического соседа.

Когда-то работала у них на заводе целая бригада таких вот, по обмену… Работали хорошо, ничего не скажешь. Даже под гармонь плясали, приняв «белой»опосля смены. Но вот понять их брата было совершенно невозможно. Хоть бы бригадир ихний Венька (Вень Ян, или сродни тому) —до того неспокойный, до того дурной нравом! В цеху всех изведет своими «по инструсии не так делять… по инструсии написяно». Зануда и перфекционист (Петрович даже не стал рыться в словаре, чтобы выяснить значение слова: есть такие слова, смысл которых ясен уже по одному звучанию.) А иногда сядет Венька прямо на жухлую траву у общаги, разгребет окурки ногой и так сидит битый час, глядя на закат, ни членом не шевелясь – пока комендантша Груня ни выйдет и ни препроводит его с общественного газона индивидуально. Опека Грунина заходила в широте своей далеко и просыпался Венька не редко в ее комнате, огражденный от тяжких мыслей своих о невыполняемой заводчанами инструкции жарким девичьим поцелуем. Где-то там на просторах бескрайней России и теперь он, поди, живет, подрастают вокруг него внуки странной фамилии Цай, а постаревшая Грунька вертит рисовые лепешки на сковороде к майским…