И все же она не стала бы приглашать его войти. Ее манила его темная притягательность, а темнота была тем укрытием, куда она уходила, чтобы забыться. Но на горьком опыте она научилась всегда искать какой-нибудь горизонт – и к тому же не такой многолюдный, как этот, с которого не сходит живущая отдельно жена и обожаемая приемная дочь. Существовала также реальная опасность, что такой человек, как Ласситер, возьмет то, что хочет, и исчезнет. Ее гордость такое плохо переносила.

Дойдя до двери ее квартиры, Ласситер развернул Вивьен лицом к себе, затем мягко, но решительно прижал ее плечи к стене и поцеловал, его тело прижалось к ее телу, а мелкие шероховатости штукатурки приятно впились ей в спину. Она почувствовала, как ее руки обвились вокруг его шеи, чтобы притянуть его ближе, и внутри нее воцарилась пьянящая темнота, которая всегда затмевала все, кроме этого момента. Он что-то бормотал, его поцелуи становились все настойчивее, а руки притягивали ее бедра к своим. Как только она позволила своему телу начать реагировать, он отстранился.

Он на секунду прижался лбом к ее лбу, затем со вздохом положил руки ей на плечи.

– Ты как? – спросил он.

– О, я в порядке. А ты?

Он не удержался от смеха и снова поцеловал ее, на этот раз нежно.

– Я позвоню.

Она смотрела, как он спускается по лестнице, пересекает двор и, обернувшись у открытых ворот, быстро машет ей рукой. Пустое, вымощенное булыжником пространство напоминало съемочную площадку фильма: фонари внутреннего дворика мерцали у него над головой, а далекие звуки джазового саксофона завершали их вечер на удивление тихо.

После свидания с Ласситером Вивьен проводила большую часть своего свободного времени в личной гримерке Клаудии, избегая его звонков. Клаудия сама пряталась от посторонних глаз и допускала к себе только Вивьен. Итальянские члены съемочной группы стали обходить стороной закрытую дверь гримерки, уловив единственную женскую реакцию, которая могла их отпугнуть: необъяснимую самодостаточность. Леви сказал Вивьен, что мужчины на съемочной площадке начали за глаза называть двух женщин congrega[32] – ковеном. Как человек, который постоянно дает разные прозвища, Вивьен могла только посмеяться над этим мнением.

– С ним-то легко, это личная жизнь у него сложная, – призналась она однажды Клаудии.

– Эти две штуки обычно идут рука об руку. – Клаудия поднялась со своего места на диване рядом с Вивьен и присела к косметическому столику. Она задумчиво провела указательным пальцем правой руки по глубоким морщинкам в уголках рта. – Альберто переживает из-за этих морщинок. А мне они нравятся.

– Нравятся? – Вивьен была удивлена, учитывая, какое давление оказывает индустрия на женщин-кинозвезд.

– Мне тридцать один. Я все это видела, я во все это играла. – В устах любого другого эти слова прозвучали бы огромным преувеличением. – Хотя, может быть, не стоит далеко заходить с Ласситером.

– Я не буду. Да и не ищу ничего серьезного.

– Умно.

– А ты?

Актриса рассмеялась.

– О, я ищу что-то очень серьезное. – Клаудия достала салфетку из плексигласовой коробочки и энергично вытерла кораллово-розовую помаду с губ, как будто очень долго хотела от нее избавиться. – Послушай, сделай себе одолжение, забудь о синьоре Ласситере на один вечер. Ава вернулась из Испании без единого влюбленного тореадора и пригласила нас всех в «Бриктоп».

– Я думала, ты сторонишься ночной жизни.

Клаудия улыбнулась.

– Аве Гарднер никто не говорит «нет».

Благодаря общеизвестному списку клиентов, в который входили Коул Портер, Эрнест Хемингуэй и герцог и герцогиня Виндзорские, «Бриктоп» был обязательной достопримечательностью для любого голливудского таланта, проезжающего через город. Непринужденная обстановка клуба создавала приятный домашний уют с его сумеречностью времен сухого закона и американским джазом, который звучал до рассвета. Ада «Бриктоп» Смит, владелица, была бывшей артисткой водевилей и управляла подобными успешными заведениями в Париже и Мексике, прежде чем переехать в Рим в 1949 году.