– Ты и близко к ней не подходила, – раздраженно заметила Вивьен, но Клаудия уже проскользнула мимо.

Днем прошел дождь, и в дренажных отверстиях, скрытых в мраморном полу Пантеона в шахматном порядке, все еще виднелась влага. Взглянув на массивный свод над головой, Вивьен увидела окулюс, через который падали дождевые капли.

– Выглядит маленьким, да? Но отверстие на удивление большое, почти тридцать футов[23] в ширину, – объяснила Клаудия. – Оно удерживает свод от падения. Как клапан.

Она одарила Вивьен своей всемирно известной улыбкой.

– Ты одной фразой так здорово все описала!

Женщины громко рассмеялись, и охранник снова сердито шикнул на них. После того как они отвлеклись на купол, Вивьен немного расслабилась и стала в изумлении оглядывать остальную часть круглой комнаты. Это был один из самых впечатляющих интерьеров, которые она когда-либо видела, и туристы, окружавшие ее, были в не меньшем восторге. В самом центре зала столпились немцы с нотными листами в руках. Сквозь шум толпы Вивьен различила тихое пение гимна, который был знаком даже ей.

В этот самый момент солнечный луч проник сквозь окулюс и окутал группу паломников мерцающим золотым конусом света. Как по команде, их немецкие голоса зазвучали в ответ, становясь все громче по мере того, как все остальные затихали, прислушиваясь.

Вивьен с удивлением почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Смахнув их, она взглянула на Клаудию, обеспокоенная тем, что ее застали в такой редкий и глупый момент сентиментальности. Их дружба отчасти основывалась на общем пренебрежении ко многому, что встречалось на их пути. Но Клаудия не смотрела на нее. Как и многие другие в зале, она смотрела на сияющий окулюс.

– Пошли, – резко объявила она, словно надеясь, что ее саму не застанут врасплох.

Выйдя из портика Пантеона на ослепительный солнечный свет, Вивьен попыталась улучшить настроение, пошутив о том, что в детстве мечтала стать монахиней.

– Разве не так думает каждая девочка? – Клаудия приподняла солнцезащитные очки, чтобы рассмотреть группу ребят с киностудии, которые пили аперитивы в одном из кафе, выходящих на площадь. – Я, пожалуй, схожу в трейлер припудрить носик. Ciao ciao[24].

Вивьен все еще кивала на прощание Клаудии, когда заметила, что Джон Ласситер встает из-за стола. На нем и его коллегах были модные темные очки и костюмы в том же утонченном континентальном стиле, в котором Грегори Пек предстал публике в «Римских каникулах». Ласситер и сам был похож на кинозвезду, когда пробирался к ней через переполненную площадь, его рост и аккуратно подстриженная бородка еще больше выделяли его в мире мужчин, все еще чисто выбритых после войны.

– Молились? – Он остановился в нескольких шагах от нее.

– Скорее, искала покаяния.

– Ах да, я слышал о вашей стычке с кардиналом. Чем у вас все закончилось?

Она пожала плечами.

– Мы достигли… как это называют итальянцы? Accordo?[25]

– Да, или simpatia[26]. Мягче. Менее… абсолютизированно звучит.

Ни с того ни с сего Вивьен вспомнила их первую встречу на пустынной Виа Сакра и прикосновение его кожи к своей, когда она забирала у него свой велосипед. Ласситер, словно прочитав ее мысли, огляделся по сторонам и спросил: «Сегодня без велосипеда?».

В этот момент у Вивьен впервые возникло подозрение, что они могут оказаться в постели, – хуже того, она подозревала, что сам Ласситер был в этом убежден. За тринадцать лет, прошедших с тех пор, как она потеряла Дэвида, у нее было несколько любовников, и к настоящему времени идея стать женой и матерью рассеялась, как дым, и постепенно развеялась сама собой. Она никогда не верила, что из-за этого обречена на целибат. Но хотя признаки привлекательности всегда были одинаковыми, сами мужчины сильно различались между собой. Это заставляло ее чувствовать себя менее властной, чем ей хотелось бы, и более подверженной сиюминутным ощущениям. «Ты имеешь в виду зависимой от секса», – поправила ее Клаудия.